очевидно, что для Нины важны и влиятельны весьма традиционные патриархатные модели женственности: женщина как украшение жизни мужчины, женщина-соблазнительница и/или милашка, кроткая. Автор дневника не раз пишет об очаровании расцветающей женственности, о желательном для женщины умении очаровывать и властвовать. В своих подругах Мусе и Ире Нина видит «идеальное» воплощение этих типов женственности, вычитанных из русской классики и женских романов[1534]. Муся — «ангорская кошечка», милая, наивная, глупенькая, бессодержательная, «душечка», а Ира — своевольная капризница, женщина-вамп:

Муся ‹…› так всегда нежна и ласкова. Я ее люблю, ее маленькую и изящную фигурку, хорошенькое и нежное лицо, розовые щеки и свежий мягкий ротик. ‹…› Ее болтовня иногда раздражает, так она пуста, бессодержательна и неинтересна, но Муся живет этим…[1535];

Ира — подчиняющая себе натура, она не любит слушаться, а любит, когда слушают ее. Это выдающаяся девочка, она интересна, умна и очень развита, настойчива до упрямства и по-женски своевольна и капризна, что, в общем, дает пленительное ощущение для мужчин и привлекательное — для женщин (запись от 7 апреля 1935 года)[1536].

Нина Луговская много раз признается в дневнике в том, что завидует подругам и другим женственным очаровательницам и хотела бы быть такой же, но не может, потому что Бог не дал ей красоты, изящества и легкости: «В своих мечтах я представляю себя веселой и жизнерадостной девушкой, полной веселья и огня, полной жажды жизни и счастья, а главное — хорошенькой (не смейтесь, пожалуйста)» (запись от 2 июня 1933 года)[1537].

Себя Нина изображает в дневнике с беспощадной критичностью, во многих записях подробно описывая свое, как ей представляется, «уродство»: большие руки, сутулую фигуру, широкую кость, низкую талию,

большой, но далеко не благородный лоб, очень широкие и короткие брови, маленькие кошачьи глаза (зеленые было бы слишком красиво), злые или не выражающие ничего и имеющие при этом такой недостаток, который нельзя скрыть и который изуродовал мою душу[1538], немного вздернутый нос и большие толстые губы, несколько мясистые (запись от 27 июня 1936 года)[1539].

Те детали, которые повторяются в многочисленных дневниковых самоописаниях, складываются в нечто противоположное образу той «женственной женщины», которая в романах классической русской литературы увидена восхищенным и одобряющим мужским взглядом. Несовпадение с этим образцом фемининности вызывает у Нины две реакции. С одной стороны — чувство отчаянного дискомфорта от собственной неполноценности, ненормальности по сравнению с другими женщинами, которые рассматриваются как гомогенная мы-группа:

И кроме того, я с головы до ног женщина. Не дать женщине красоты и обаяния — это насмешка, что ни говори, ведь у женщины крупнейшее место занимает почти безотчетное, всюду преследующее ее желание нравиться, и даже тому, кого не любишь, кто неприятен (запись от 14 марта 1935 года)[1540].

С другой стороны, в рассуждениях Нины есть и попытка дистанцироваться от этого круга стереотипных «женственных женщин» в качестве другой, не такой, как они:

Я лично представляю собой бесконечную путаницу и хаос всех желаний и потребностей, как мужчин, так и женщин. И (надо поставить в заслугу) страшно презираю последних за их глупость и бессилие выйти из-под власти мужчин и перестать быть рабынями, за что-то специфически женское (запись от 15 декабря 1933 года)[1541];

Для женщины важна очень наружность, все они до пошлости одинаковы в своем желании нравиться, любить и быть любимой. Это нельзя осуждать, потому что это естественно. Я подобных вещей делать не могу, если б даже было бы желание, я уродлива и слишком самолюбива и горда, чтоб получать отказы и насмешки (6 апреля 1935 года)[1542].

Впрочем, сопоставление себя и «правильных» женщин, вызывая бурную эмоциональную реакцию, одновременно приводит Нину к мысли, что можно обсуждать и осуждать не только свое несоответствие этой модели фемининности, но и саму модель, и пытаться найти для себя другую, более подходящую.

В качестве последней в дневнике рассматривается, например, модель «мальчиковой» девочки, пацанки, которая соотносится с довольно распространенной в годы революции и Гражданской войны практикой «революционного трансвестизма»[1543], порождавшей тип асексуальной женщины-товарища, братишки, запечатленный, например, в образах Ольги Зотовой из рассказа А. Н. Толстого «Гадюка» (1928), женщины-комиссара из «Оптимистической трагедии» (1932) Вс. В. Вишневского или Вавиловой из рассказа «В городе Бердичеве» (1934) В. С. Гроссмана. В 1930-е годы этот тип женственности трансформировался в образ девушки-спортсменки, физкультурницы, занимающейся военизированными видами спорта. Подобных мужественных и крепких девушек можно было постоянно видеть на физкультурных парадах, на плакатах и журнальных обложках того времени. «Такие черты, как выносливость, физическая сила, ловкость, упорство, стойкость, героизм также сближали этот тип женственности со сферой мужского», — отмечает историк Ольга Никонова[1544].

В дневнике Нины Луговской нет практически никаких свидетельств о том, что она читала названные выше тексты и другую актуальную советскую литературу или вдохновлялась образцами визуальной пропаганды, но подобный тип трансвестийной фемининности она тоже примеряет на себя, хотя в ее представлении акценты расставлены несколько иначе: речь идет не о героизме и патриотизме, а о протесте и вызове. В той же записи, где описывались «милашка» Муся и «роковая женщина» Ира, упоминается и третья подруга — Ксения:

Странные узы связывают нас с Ксюшей — одно горячее желание бузы, веселых выходок и любви к физкультуре. Обе мы бесшабашны, дерзки и грубы, часто ругаем власть и задираем прохожих. ‹…› Обе мы безнадежно и глупо хотели бы стать мальчишками и завидуем каждому их движению: она — их физическому превосходству, я — еще вдобавок и умственному, поэтому больше страдаю. Обе мы не любим кокетства с ребятами и выходки иных девочек по отношению к ним не терпим[1545].

Надо отметить, однако, что модель «девочки-пацанки», казалось бы, новая и освобождающая, описывается в дневнике Нины прежде всего как инструментальная: виртуальная маскулинизация — это попытка получить привилегии, положенные мальчикам, и избавиться от приписываемых девочке обязанностей, называемых добродетелями:

И опять поднимается глупая зависть к мальчишкам. О, если б я была мальчишкой! Я была бы свободна решительно от всего, придешь из школы — и делай что хочешь, все домашние заботы проходят мимо (запись от 1 октября 1934 года)[1546];

Меня оскорбляло, когда мальчишки начинали матерщинить, или безобразно хулиганить на уроках, или приставать к девчонкам. Мне тогда, как никогда после, хотелось быть мальчиком, чтоб не терпеть этих оскорблений, незаслуженных, ни на чем не основанных, гнусных и безобразных оскорблений. Чувствовать каждую минуту, что тебя презирают. Это ужасно! (6 ноября 1936 года)[1547].

Внутренняя борьба