Галлиени вызвал к себе своего начальника штаба генерала Клержери и провел с ним, по словам последнего, «одно из тех длинных совещаний, которые он обычно созывает для обсуждения чрезвычайно важных вопросов — длятся они, как правило, от двух до пяти минут». Это было в 8:30 вечера 3 сентября. Если армия Клука на следующее утро не изменит направления своего движения, то, решили Галлиени с Клержери, необходимо оказать на Жоффра максимальное давление и заставить его начать наступление общими силами. Летчики парижского гарнизона получили приказ с самого утра произвести воздушную разведку и полученные данные, «от которых будут зависеть важнейшие решения», представить командованию не позднее 10:00 утра.

Успех фланговой атаки, предупреждал генерал Хиршауэр, «зависит от успешного вклинивания передовых частей», а для осуществления такой операции 6-я армия не была тем острым и мощным инструментом, какого хотелось Галлиени. Намеченные рубежи занимали войска, измотанные до предела. Некоторые части прошли за день и ночь 2 сентября более 37 миль. Усталость подавила моральный дух солдат. Галлиени, как и его коллеги, считали дивизии резервистов «второсортными» войсками, а из них-то в основном и состояла армия Монури. 62-я резервная дивизия во время отступления не имела ни одного дня отдыха, непрерывно вела бои и потеряла две трети офицерского состава. Эти потери восполнялись лишь лейтенантами-резервистами. IV корпус еще не подошел. Только «спокойствие и решительность» парижан, тех, кто не бежал на юг, вселяли надежду на успех.

Фон Клук вышел к Марне вечером 3 сентября, преследуя армию Ланрезака и тесня экспедиционный корпус войсками своего внутреннего фланга. Англичане переправились через реку еще днем, и вследствие спешки, усталости и неразберихи, характерных для отступления, большую часть мостов они оставили невзорванными. Поток противоречивых телеграмм, касающихся уничтожения переправ, пользы делу не принес, а скорее навредил. Клук захватил и удержал плацдармы у мостов. Вопреки приказу не отрываться от Бюлова, он решил утром переправиться через реку и продолжить движение на восток в погоне за 5-й армией. Он отправил три донесения в главный штаб, сообщая о своем намерении форсировать Марну, но, поскольку беспроволочная связь с Люксембургом действовала еще хуже, чем с Кобленцем, их удалось переслать только на следующий день. Не имея контакта с 1-й армией почти два дня, германский главный штаб ничего не знал о том, что Клук нарушил приказ от 2 сентября. Когда же о решении Клука стало известно, то передовые колонны германских войск уже перешли через Марну.

Немцы прошли 3 сентября примерно 25–28 миль. По свидетельству очевидца-француза, солдаты, приходившие на отведенные квартиры, «падали от изнеможения, бормоча, как пьяные «Сорок километров! Сорок километров!». Больше они не могли произнести ни слова». В ходе начавшегося вскоре сражения многие немецкие солдаты, взятые в плен, сразу же засыпали, не в состоянии сделать больше и шага. Это были дни страшного напряжения сил. И лишь желание войти «завтра или послезавтра» в Париж гнало их вперед, а офицеры не решались сказать своим солдатам правду. В своем стремлении уничтожить французские армии Клук не только довел свои войска до крайнего изнеможения, оторвался от своих линий снабжения, но оставил позади себя тяжелую артиллерию. Его соотечественник в Восточной Пруссии, генерал фон Франсуа, не сдвинулся с места до тех пор, пока не подошла тяжелая артиллерия и обозы с боеприпасами. Однако Франсуа готовился к сражению, а Клук, считавший, что ему предстоит лишь погоня за врагом да операция по прочесыванию, не принял никаких мер предосторожности. У французов, думал он, после десяти дней отступления совершенно подорван моральный дух, и у них нет сил, чтобы, услышав призывный клич горна, повернуться ему навстречу и сражаться вновь. О фланге Клук тоже не беспокоился. «Генерал считает, что ему нечего опасаться действий парижской армии, — писал один немецкий офицер 4 сентября. — После того как мы уничтожим остатки англо-французской армии, он вернется к стенам Парижа и предоставит IV резервному корпусу честь первым вступить во французскую столицу».

Приказ остаться позади для прикрытия с фланга общего наступления германских армий выполнить невозможно, прямо заявил Клук главному штабу 4 сентября, продолжая между тем продвигаться вперед. Остановка на два дня, необходимая для того, чтобы Бюлов смог подтянуть свои войска, ослабит общее германское наступление, а противник за это время оторвется, получив свободу действий. Лишь благодаря «смелой операции», проведенной его армией, удалось захватить переправы через Марну и открыть этим путь другим войскам. Как далее отметил германский командующий, «следует надеяться, что будут использованы все преимущества достигнутого успеха». В безапелляционном тоне Клука проскользнули гневные нотки, когда он спросил, почему за «решающими победами других армий» — он имел в виду Бюлова — всегда следуют «просьбы о помощи».

Бюлов пришел в бешенство, узнав о том, что «эшелон в тылу 2-й армии превратился, вопреки предписаниям главного штаба, в наступающий эшелон». Его войска, как и другие германские части, к Марне вышли физически обессиленными. «Мы совершенно выбились из сил, — писал один офицер из X резервного корпуса. — Люди падают в канавы и лежат там, едва дыша… Затем вновь команда — по коням. Я еду, уронив голову на гриву лошади. Всех мучают жажда и голод. На нас нападает апатия. Такая жизнь мало чего стоит. Потерять ее, значит потерять немного». Солдаты Хаузена жаловались на отсутствие «горячей пищи в течение пяти дней подряд». В соседней 4-й армии один офицер писал: «Мы целый день идем и идем по удушающей жаре. На заросших щетиной лицах лежит слой пыли, и люди похожи на шагающие мешки с мукой». То, что германское наступление приводило к физическому изнурению и падению морального состояния войск, не тревожило командующих армиями. Все они, как и Клук, были убеждены в полном поражении французов. 3 сентября Бюлов писал в донесении, что французская 5-я армия потерпела «сокрушительное поражение» — в третий или четвертый раз, — «совершенно дезорганизована» и бежит на юг к Марне.

Хотя и не «дезорганизованная совершенно», 5-я армия, замыкавшая отступление французских войск, явно была не в хорошей форме. Ланрезак, не стесняясь, в открытую выражал недоверие Жоффру, оспаривал приказы командования, ссорился с офицерами связи из главного штаба. Это отрицательно влияло на его подчиненных, расколовшихся на две враждующие группы. Постоянная угроза арьергардам армии со стороны противника измучила офицеров штаба, все испытывали раздражение и тревогу, нервы каждого были крайне напряжены. Командир XVIII корпуса генерал Ма де Латри, войска которого находились ближе всего к противнику, думая о состоянии солдат, испытывал «душевную боль». Потрепанная в боях, 5-я армия тем не менее пересекла Марну, находясь на значительном расстоянии от противника, практически выйдя из зоны боев. Таким образом она выполнила условие Жоффра, касавшееся возобновления наступления.

О своем намерении приступить к операции «через несколько дней» Жоффр проинформировал правительство, однако не указав точной даты, и настроение в главном штабе царило мрачное. Каждый день из поездок по армиям возвращались офицеры связи, подавленные и унылые. Как заметил один из них, в войсках «повсюду веял ветер поражения». Главный штаб решил перебраться еще на 30 миль в тыл, в Шатийон-сюр-Сен, что и было сделано через два дня — 5 сентября. За десять дней Франция потеряла города Лилль, Валансьенн, Камбре, Аррас, Амьен, Мобеж, Мезьер, Сен-Кантен, Лан и Суассон, а также угольные шахты и железорудные копи, районы, где выращивали пшеницу и сахарную свеклу, и одну шестую часть населения. Как личное горе каждый француз воспринял весть о том, что Реймс, в кафедральном соборе которого короновались все французские короли, начиная от Хлодвига и кончая Людовиком XVI, был объявлен 3 сентября открытым городом и отдан на милость армии Бюлова. Не пройдет и двух недель, как немцы, озлобленные поражением под Марной, подвергнут город артиллерийскому обстрелу, в результате чего Реймсский собор приобрел для мира то же символическое значение, что и библиотека Лувена.