натыкаюсь на скульптуры, то не вписываюсь в повороты, а на одной из черных лестниц налетаю на дозорного. Бедный малый, худой и лохматый, мгновенно хватается за меч: в белой одежде я, видимо, показался ему кем угодно, но не человеком.

Мы извиняемся друг перед другом и расходимся, я ныряю вверх. Когда сзади звучат уже два голоса, я убеждаюсь в догадке о своем преследователе. Странно и тревожно, но ведь скрывать мне нечего? Пусть. Расправляю плечи, облизываю губы, не без удивления отмечаю: они больше не ощущаются сухими и обветренными. У тебя целительные поцелуи, Орфо? Слабо улыбаюсь и даже не одергиваю себя, только в груди гнилым цветком распускается другой вопрос без ответа. На что-то рассчитываешь?

Толкаю двустворчатые двери, сворачивая в бесконечную череду залов, в сизо-розовый свет, которого тут еще больше. В арочные окна он падает яркими пятнами, вступает в схватку с тенями и иногда побеждает. Почти в каждом помещении есть зеркала – круглые и квадратные, большие и маленькие, на потолках и стенах. Идя вперед, я ловлю свое отражение и через раз вздрагиваю: оно предстает то мной, то им. Монстром.

Монстром в окровавленной железной перчатке, с гнилым оскалом. Монстром, готовым крушить и ломать. Снова… почему снова? Исчезни! Ускоряю шаг – отражений становится слишком много, много теней, много лунных бликов. В какой-то момент почти бегу, но от мыслей не убежать, как не убежать и от гнилого цветка, рядом с которым пышно цветут другие.

Ты точно уверен? – У этого медово-полынный голос, почти как у Кирии.

Что все идет так, как должно, и ты не изменяешь сам себе, целуясь и зажимаясь с ней? – добавляет одинокая старая затворница из Подземья, ехиднее и мрачнее.

Пусть живет новую счастливую жизнь? – смеется тот невидимый храбрец со шпагой.

Ты за нее порадуешься? – допытывается Гефу. Или Гофу.

Хорошо… надеюсь, все эти голоса, и видения, и сны, и слабость, и то, как тебя вышвырнули из человеческой жизни, не повлияют на то, что решило твое сердце… – Шепот хозяина продирает до костей. – Оно ведь все решило?

– Я… – Замолкаю.

Нет, нет, отозваться им – значит призвать свое сумасшествие, я не стану! Не стану, даже если…

– Ты ведь не убьешь ее случайно, твое прощение… полное? – Не может это шептать Плиниус, никак, нет, и все же я предательски спотыкаюсь, вбегая в новый зал. – Несмотря даже на то, что – ты ведь знаешь? – если бы не ее поступок, ты мог бы стать ее королем, но останешься лишь рабом? Да?

Рабом. Но даже это лучше, чем чудовищем. Я бегу. Они твердят свое по кругу: уверен… зажимаясь… счастливую жизнь… порадуешься… прощение… король…

– ИСЧЕЗНИТЕ!

Очередная дверь, темная, грубая и старая, на засове. Не заметив этого, я слегка врезаюсь в левую створку – но даже не пробую отпрянуть, наоборот, прижимаюсь к резной древесине лбом. Кажется или он пылает? Вдавливаю рядом еще и ладони, силясь отдышаться и окружить себя тишиной. Хватит, хватит… Интересно, что подумает мой преследователь? Нет. Не интересно.

Мои ли это вопросы, мои ли мысли? Все сложнее отделять себя от голосов, и это не просто пугает – это лишает сил. Нет. Многие просто не могут быть моими. Королем? Я? Плиниус точно не думал о подобном, это порождение чьего-то больного разума. Он знал, какое чудовище притащила обратно в замок его дочь; Арфемис даже не раздавил бы мне череп, как Орфо, нет; он разодрал бы меня на куски за одно только дерзновение. Я не схожу с ума, я… Сглатываю, облизываю губы, ощупываю свое сознание так, будто оно и вправду поросло гнилыми бутонами. Боюсь оступиться, боюсь слишком глубоко вдохнуть и уже не выдохнуть. Остервенело, до ломоты, скребу по древесине ногтями, надеясь болью вырвать себя в реальность.

Хорошо… хорошо. Пара вопросов поддается объяснению. Какая-то часть меня все еще зла на Орфо – эта злость оживает при каждом подобном помутнении, при каждом кошмаре, полном криков, при каждом предательстве тела, извлеченного из пещер. Закономерно… разве нет? Как я могу не злиться, как могу не жалеть себя, как могу хотя бы украдкой не представлять другую свою судьбу, счастливее, проще? На всепрощение не способны даже боги, а я лишь человек. К тому же прошло мало времени. Я не знаю, на что рассчитывала Орфо, точнее, знаю: на несколько недель, в ходе которых я или мы оба вернулись бы к более-менее прежней жизни, но… но… у нас столько нет. Путь к примирению, который мы преодолели всего за пять дней, удивителен, невероятен, почти подобен чуду, как бы ни мешались в нем боль и тепло. Но уже послезавтра Орфо коронуют. Иначе Плиниус, скорее всего, умрет; правила уже сужают круги, не давая ему выздоравливать так, как мог бы его сильный организм.

Его лицо сегодня на рассвете было совсем серым, с проступающими под кожей черными венами. Медик, проводивший ночь рядом, поднял тревогу, прибежало несколько меченых целителей, и их прикосновения стерли чудовищный… морок? Знамение. «Торопитесь». Целители отдали Плиниусу свои жизненные силы. День они проспали как убитые, тоже с серыми лицами, и вышли на ночное бдение только недавно. Орфо не знает таких деталей, но, видимо, чувствует. Потому и торопится, я знаю, что приглашения иностранным послам она велела писать еще в первое утро своего Кошмарного беспамятства. Завтра гости прибудут, почти все. Игаптяне, желтый народ, черные с островов, соседи с южной оконечности Континента Святой Горы, может, даже кто-то из красных – вроде бы они как раз пригнали пару торговых кораблей, а на торговые корабли за компанию с торговцами часто ступают любопытные вожди. Ждать недолго. Орфо не отступится, а я… я…

Что я почувствую в миг, когда ей на голову возложат венец? Что? А если приступ отчаяния от дурноты и кошмаров, если в висках застучит: «Нет, ты сделала со мной слишком многое, разве ты безгрешна?!» Все происходит в сердце – так она сказала сама. Но кроме сердца, с которым многое мне понятно, есть мысли. Они… сильнее? Какая часть меня так похожа на Бессонную Душу, какая никак не успокоится, не примет ни раскаяние Орфо, ни то, как бесконечно она изменилась и как не похожа на отчаянную дикарку, отправившую меня в Подземье? Какая считает все эти поцелуи, прикосновения, воспоминания пустой грязью? И откуда она? Когда Орфо рядом, когда наши пальцы или дыхания переплетены, эта часть ведь замолкает, убирается подальше, подавленная… волей моего сердца? Но стоит мне остаться одному, особенно в темноте…

А может, это твой последний разум,