– О, мисс! я бы это в одну минуту сделал, отсюда два шага; но у пастора Кенна жена лежит мертвая: ее должны завтра хоронить; умерла-то она в тот самый день, как я воротился из Медпорта. Какая досада, что она именно теперь умерла, когда вам его нужно! Едва ли я могу идти к нему сегодня.

– О, нет, Боб! – отвечала Магги: – мы должны это отложить на несколько дней еще, до-тех-пор, пока вы не услышите, что он уж выезжает. Но, пожалуй, он совсем из города уедет, далеко отсюда, прибавила она с выражением нового уныние и печали при этой мысли.

– Нет, он не уедет, мисс, – сказал Боб: – он не уедет отсюда. Он не из тех изнеженных людей, которые ездят оплакивать своих жен на воды, когда они умирают; у него есть другие, получше, занятия: он хорошо присматривает за своим приходом – в этом я могу вас уверить. Он у меня крестил малютку и приходил ко мне, чтоб узнать, что я делаю по воскресеньям, что меня не видно в церкви; но я ему – отвечал, что я на работе в продолжение трех четвертей дня, и потом я так привык постоянно торчать на ногах, что не в состоянии просидеть так долго; и потом, сэр, говорю, рабочий человек, с маленьким жалованьем не может ходить в церковь: дорого будет, говорю; много времени потеряешь. Ах, мисс! посмотрите, как малютка у вас покоен на руках, точно будто он вас знает; да и знает вас немного – я за это поручусь, так точно, как птички знают утро.

Язык Боба, по-видимому, развязался от стеснявшей его обузы и находился даже в опасности наговорить больше, нежели от него, требовалось. Но сюжеты, которых Бобу хотелось коснуться и разъяснить, были так неприступны и неудобно подходяще, что язык его, кажется, был обречен держаться не большой дороги, а околицы, и не в состоянии был попасть на эту неположенную еще дорогу. Он почувствовал это и снова замолчал, обдумывая всевозможные способы и формы приличного вопроса. Наконец он – сказал голосом, более сконфуженным, нежели обыкновенным:

– Позволите ли мне у вас спросить одну вещь, мисс?

Магги была немного поражена, но она отвечала:

– Да, Боб, если это касается меня, но никого другого.

– Хорошо, мисс. Вот в чем дело: имеете вы против кого-нибудь злобу, ненависть?

– Нет, ни против кого, – сказала Магги, смотря на него вопросительно. – А вам зачем это знать?

– О! потому, мисс, – сказал Боб, муча еще больше Мумиса: – я бы желал, чтоб вы имели и сказали мне… Я бы его вздул, пока у меня в глазах зарябило… я бы это сделал; а потом пускай меня судят и делают, что хотят со мною.

– О, Боб! – сказала Магги, слабо улыбаясь: – вы мне большой друг; но я бы не желала никого наказывать, даже если б мне сделали зло; я сама слишком часто делала дурное.

Этот взгляд на вещи изумил Боба и бросил новую непроницаемую тень на обстоятельства, касавшиеся приключение Стивена и Магги. Но дальнейшие расспросы были бы слишком нескромны, даже если б он их облек в приличнейшую форму, и он был принужден взять ребенка от Магги и понести к ожидавшей его матери.

– Если вам будет приятно общество Мумиса, мисс, – сказал он, когда опят взял на руки ребенка: – он редкий собеседник; Мумис все знает и никогда не надоедает. Если я ему прикажу, он ляжет возле вас и будет охранять вас так же смирно, как стережет мой мешок. Вы бы лучше, право, мне позволили его у вас оставить: он к вам привяжется. Я вам доложу: это очень приятно иметь безгласную скотину, которая вас любит; она будет ходить за вами и не будет огрызаться.

– Да, пожалуйста, оставьте его, – сказала Магги: – я думаю, мне было бы приятно иметь Мумиса другом.

– Мумис, куш тут! – сказал Боб, указывая ему место против Магги: – и не смей трогаться с места, покуда не прикажут.

Мумис в ту же минуту прилег и не показал знака беспокойства, когда хозяин вышел из комнаты.

Вскоре сделалось известно в Сент-Оггсе, что мисс Теливер воротилась; итак, она не бежала за тем, чтоб вступить в брак с мистером Стивеном Гест или, по крайней мере, мистер Стивен Гест не женился на ней, что было бы все равно, относительно тяжести ее вины. Мы судим о поступках по последствиям; иначе быть не может, когда мы не знаем того процесса, посредством которого таковые результаты достигаются. Если б мисс Теливер, после нескольких месяцев приятного путешествия, воротилась как мистрис Стивен Гест с хорошим приданым и всеми преимуществами, которыми пользуется даже самая нежеланная жена единственного сына, то общественное мнение, которое в Сент-Оггсе, как и везде, всегда знало, что ему следует думать, произнесло бы суд, строго соображенный с этими последствиями. Общественное мнение в подобных случаях бывает женского пола – не свет, а жена света, и она нашла бы, что красивая молодая пара (в которой молодой человек принадлежал к самому знатному сент-оггскому семейству), находясь в фальшивом положении, увлеклась до поступка, в высшей степени необдуманного (говоря еще весьма умеренно), который повлек за собою много горя и разочарование, в особенности для бедняжки мисс Дин. Мистер Стивен Гест, без сомнение, поступил нехорошо; но молодые люди подвержены этим внезапным обольстительным привязанностям, и хотя было очень худо со стороны мистрис Гест допустить ухаживанье за собой любовника ее кузины – тем более, что она сама была несвободна и обещала свою руку молодому Уокиму, о чем намекал сам мистер Уоким-отец – но, с другой стороны, она была так молода и, притом, малый Уоким так безобразен – вы знаете, между тем, как мистер Стивен Гест так очарователен. Говорят, он положительно обожает ее (без сомнение, это не может, быть продолжительно). Он увез ее в лодке совершенно против ее воли. Что же было ей делать? Она не могла воротиться: никто не стал бы говорить с ней. А как ее палевое атласное платье идет к ее цвету лица! Передние складки его как будто совершенно входят внутрь; у нее несколько платьев, сшитых таким образом; он, говорят, ничего не жалеет для нее. Бедная мисс Дин! Ее очень жалко; но ведь, решительного обещание не было дано ими друг другу и морской воздух поможет ей. Наконец, если молодой Гест любил ее так мало, то для нее же лучше, что она не вышла за него. Какая чудная партия для такой девушки, как мисс Теливер, и какая романическая! Мистер Гест верно запишется в кандидаты на следующие выборы. Теперь ничто не может сравниться с торговлей. Молодой Уоким чуть-чуть не свихнулся с ума; он к тому же всегда был немного странный и отправился путешествовать; это самая лучшая вещь для такого безобразного юноши. Мисс Юнит объявила, что она ни за что не поедет к мистеру и мистрис Стивен Гест; какой вздор, вечно считать себя лучше других! Общество распалось бы, если б мы стали таким образом вмешиваться в чужие семейные дела, и подолгу христианства мы не должны во всем видеть одно зло; но мое убеждение, что мисс Юнит говорит это потому, что молодые не сделали ей визита.

Но мы знаем, что последствия не могли возбудить подобных толков. Магги воротилась без приданого, без мужа, в том униженном, отверженном состоянии, которое бывает последствием подобных заблуждений; и общественное мнение с тем тонким чутьем, которое дано ему для охранение общества, тотчас же увидело, что поведение мисс Теливер в этом деле было самого дурного свойства. Могло ли что-нибудь быть отвратительнее? Девушка, столь многим обязанная своим друзьям, которой мать, равно как и она сама были так обласканы Динами, решилась отбить любовь молодого человека у своей кузины, которая поступала с ней как родная сестра! Отбить любовь? Не так следует выразиться про такую девицу, как мисс Теливер; правильнее; сказать: ею не руководила женская наглость и необузданная страсть; в ней всегда было что-то двусмысленное. Связь ее с молодым Уокимом, продолжавшаяся уже много лет, имела какой-то подозрительный и даже противный характер, право! Но чего же ожидать от девицы с такими склонностями? В глазах света в самой наружности мисс Теливер всегда было что-то обещавшее недоброе.