Магги покраснела и не могла отвечать. Стивен заметил это. Он опять сел подле нее, взял за руку и смотрел на нее с страстной мольбою.

– Магги, дорогая Магги! если вы меня любите, то вы моя. Кто может иметь на вас более прав, чем я? Моя жизнь вся в вашей любви ко мне. Нет ничего в прошедшем, что могло бы уничтожить наши права друг на друга. Мы в первый раз оба полюбили всем сердцем и душой.

Магги молчала и смотрела вниз. Стивен начинал надеяться, что он восторжествует. Но она подняла глаза и взглянула на него взглядом полным скорби, но скорби, выражавшей не уступчивость, а одно сожаление.

– Нет, не всей моей душою и сердцем, Стивен, – сказала она, с решимостью. – Ум мой никогда этого не одобрял. Есть привязанности, воспоминание и стремление к совершенству и добру, которые утвердились во мне и никогда надолго меня не покинут; они воротились бы и заставили бы меня горько раскаиваться. Я не могла бы жить мирно и спокойно, если б сама воздвигла между собою и Богом страшную тень добровольного греха. Я уже причинила горе многим – я знаю, я чувствую это, но я никогда добровольно на это не соглашалась. Я никогда не говорила: «пускай их терзаются, только чтоб мне было весело». Я никогда не хотела выйти за вас замуж. Если б вы и выманили у меня согласие от минутной победы надо мною моего чувства к вам, то все-таки сердце мое не вполне принадлежало бы вам. Если б я могла воротить все случившееся, то я предпочла бы остаться верной моим тихим привязанностям и жить без счастья любви.

Стивен пустил ее руку, вскочил и начал ходить нетерпеливо по комнате от едва удерживаемой злобы.

– Боже праведный! воскликнул он, наконец: – как несчастна любовь женщины в сравнении с любовью мужчины. Я в состоянии сделать всевозможные преступление ради вас, а вы можете так выбирать и колебаться. Вы не любите меня. Если б вы любили меня хоть в десять раз меньше сравнительно с тем, как я вас люблю, то вы ни на минуту не задумались бы над, тем, что мною вам пожертвовать невозможно. Но вам, кажется, все равно, что вы меня лишаете счастья в жизни.

Магги почти конвульсивно сплеснула руками. Она вся дрожала от страха, как будто ее окружала со всех сторон темнота и только блеск молнии показывал ей, где она стояла.

– Нет, я вами не жертвую, не могла бы вами жертвовать, начала она, как только собралась с силами. – Но я не могу верить, чтоб то было добром для вас, что я, что мы оба чувствуем, есть зло в отношении других. Мы не можем выбирать счастья себе, или другим, не можем сказать, где находится счастье. Мы можем только выбирать, станем ли мы наслаждаться в настоящую минуту, или отречемся от этого, повинуясь божественному голосу нашей, совести, ради того, чтоб остаться верным тем началам, которые освящают нашу жизнь. Я знаю, это трудно; я часто не следовала этому правилу, но я чувствую, если я на веки от него откажусь, то жизнь моя будет темна, без малейших проблесков света.

– Но, Магги, – сказал Стивен, садясь опять около нее: – вы, быть может, не пони маете, что то, что случилось вчера, изменило все дело? Какое-то пробуждение вас ослепляет и вы не видите дела в его настоящем свете. Теперь поздно говорить, что мы могли, или должны были сделать. Взглянув с самой худшей точки зрение на все дело, оно уже факт и мы должны основывать наши действия на нем. Наше положение совершилось и долг наш изменился. Мы должны признать наши действия и начать новую жизнь. Положим, что мы были бы вчера обвенчаны? Наше положение почти не изменилось бы. Для других это не составило, бы никакой перемены. Оно только сделало бы ту разницу для нас, прибавил Стивен: – что вы признали бы тогда, что вы связаны со мною сильнейшими узами, чем со всеми другими.

Опять Магги покраснела и молчала. Стивен опять подумал, что начинает брать верх над ней; до сих пор мысль, что он может не восторжествовать, не приходила ему в голову. Есть вещи, в возможности которых ум наш так сильно сомневается, что становится невозможным страшиться их.

– Дорогая моя! – сказал он, самым нежным голосом, наклоняясь к ней и обвивая ее только рукою: – вы теперь моя… весь свет это думает… долг наш основывается теперь на этом. Чрез несколько часов вы будете законным образом моею и они увидят, что была сила, восставшая против их прав и поборовшая их.

Магги бросила испуганный взгляд на лицо, которое было совсем близко к ней, она вздрогнула, и снова побледнела…

– Нет, я этого не могу сделать! – сказала она, почти с отчаянием. – Стивен, не спрашивайте у меня этого, не принуждайте меня… Я не в состоянии теперь ни думать, ни рассуждать; я не знаю, как мне поступать, но сердце мое возмущается против этого. Я вижу, я чувствую их беспокойство, их страдание: мысль об этом как будто выжгла след в моем уме. Я страдала, и никто не сожалел обо мне; а теперь я заставляю других страдать. Эта мысль никогда не покинет меня; она будет отравлять нашу любовь. Я чувствую привязанность к Филиппу, своего рода привязанность. Я помню, что было сказано между нами; я знаю, что он смотрит на меня, как на единственное благо в жизни. Мне суждено было встретиться с ним, чтоб облегчить его тяжелую участь, а я покинула его! А Люси, она также обманута, она, которая так доверяла мне. Я не могу выйти за вас замуж. Я не могу схватить чужое счастье и повернуть их в бедствия. Нет, не то чувство должно управлять нами, не то, которое мы питаем друг к другу: оно оторвало бы меня от всего, что было мне дорого и свято. Я не могу начать новую жизнь и забыть прошлую; нет, я должна возвратиться к ней, прильнуть к ней, иначе мне будет казаться, что все под моими ногами шатко.

– Боже милостивый! Магги! – сказал Стивен, вставая и схватывая ее за руку: – вы бредите. Как можете вы возвратиться, не выйдя замуж за меня? Вы не знаете, что будут говорить. Вы ничего не видите в настоящем свете.

– Да, я все знаю. Но они мне поверят. Я во всем покаюсь. Люси поверит мне, она простит вас, и тогда… тогда… о! какое-нибудь добро да выйдет, если мы исполним свой долг. Милый, милый Стивен, пустите меня! не доводите меня до более глубокого раскаяние. Я никогда не была согласна на это всею душою, я и теперь не согласна.

Стивен пустил ее руку и опустился в кресло, пораженный отчаянием и бессильною яростью. Он несколько времени сидел, не глядя на нее, между тем ее взоры были устремлены на него в испуге от быстрой в нем перемены. Наконец, все еще отворачиваясь от нее, он произнес:

– Ступайте, оставьте меня, не мучьте меня долее, я не в силах более терпеть.

Не давая сама себе отчета в том, что делала, она наклонилась к нему и дотронулась рукою до его руки, он отдернул ее, как от раскаленного железа и снова сказал:

– Оставьте меня!

Магги не сознавала в себе никакой решимости, когда, отвернувшись от этого мрачного и отвращенного от нее лица, она вышла из комнаты. Что последовало за этим – она едва могла отдать себе отчет; в воспоминаниях ее остались только лестница, с которой она сошла как бы во сне. Мостовая, коляска уже запряженная по дорожному, там улица, а за нею поворот в другую улицу, в которой стоял дилижанс, принимавший седоков, далее, яркая мысль, родившаяся в ее голове, что эта карета увезет ее куда-нибудь, быть может, домой. Но она не была в состоянии что-нибудь спросить, она только молча села в экипаж.