– Забери собаку, Игнатьич, а то пристрелю. Считаю до трех. Раз…

Игнатьич кинулся к Шумке, быстро подхватил на руки и унес ее, скулящую и заляпанную остывшей куриной кровью, на улицу.

– Значит, правду говорят, что ты, Ермил Сыч, погряз во грехе с бесовскою ведьмой, – раздумчиво сказал староста. – А я-то не верил…

– Да, Сыч ведьму ебёт – послышалось из толпы. – Дочку с нею прижил!.. И жену свою, и всех нас опозорил!..

– Разъясни-ка, Ермил, ты с нами – или ты с ведьмой? – Капитоныч прищурил выпученные глаза и стал похож на больную жабу.

– С вами я, – ни на кого не глядя, буркнул Ермил. – Но псов на бабу спускать негоже.

– Отрекаешься от ведьмы?

– Отрекаюсь. Мне она никто, она смершевская подстилка.

– А от дитя ее? – не унимался староста Капитоныч.

– Отрекаюсь. Не моя это дочка.

Лиза снова заливисто засмеялась.

– …Мои дети – от законной жены моей, Марфы. И одного из них сейчас спасать надо, а мы тут время теряем!

– Пусть она логово волкодлаково нам покажет – вот время и сбережем, – парировал Капитоныч. – А ты, Ермил, если с нами да за правое дело – так не встревай.

– Вы что тут… дети мои? – в толпу протиснулся расхристанный, пунцовый от рисовой водки отец Арсений. – Что здесь происходит?!

– Мы нечисть изводить идем, батюшка! – охотно объяснил лесоруб и потянулся губами к руке священника; в отличие от старообрядцев, он к ручке всегда прикладывался. – Волкодлаков-перевертышей истреблять!

Арсений отдернул руку:

– Каких еще перевертышей?

– Да вот таких, как она.

Лесоруб указал на Лизу. Потом вдруг выхватил топор из-за пояса:

– Благослови оружию, батюшка, сделай милость!

– И мне! – плюгавый мужичок в рваном ватнике тряхнул допотопной берданкой. – И святой водицы б нам, отче!

– А еще иконку, иконочку! – взревел мужик с вилами. – Георгия Святого, змееборца, образок нам пожалуй!

Отец Арсений попытался поймать взгляд Ермила, но тот отвернулся; зато открыто и с вызовом таращился на него старообрядческий староста.

– Ты, Капитоныч, чего ж народ взбаламутил?

– Не я, а оборотни народ взбаламутили. А я работу твою делаю, отче. Тебе Господь велел во человецех зло истреблять, разве нет?

– В душах истреблять, Капитоныч, – мрачно ответил поп. – Любовью и милосердием… – Он оглядел мужиков. – Расходитесь-ка по домам, дети мои. Не трогайте Боряна и Лизу. Вообще никого не трогайте.

– Что ж ты, батюшка, ужели за ведьму тянешь? – оторопел лесоруб. – И за перевертышей?..

– Сам ты, отче, делай как знаешь, – недобро осклабился Капитоныч, – только нам не мешай вершить правый суд!

– Не судите, да не судимы будете, – неуверенно парировал батюшка.

– Мне отмщенье и аз воздам! – с кликушеским задором провозгласил Капитоныч. – А ты иди отсель подобру-поздорову, отче, займись свои делом: помолись, выпей водки…

Несколько мужиков ухмыльнулись в бороды. Лесоруб глумиться не стал: наоборот, посерьезнел. Такое обращение с батюшкой… Неподобающе, непочтительно. Но, с другой стороны, отец Арсений тоже вел себя не как подобает священнику: встал на сторону ведьмы, не дал ему к руке приложиться, для благого дела оружие не благословил…

– Буду Господа просить, чтоб вас вразумил, – кротко ответил Арсений и двинулся прочь из кухонного закутка нетвердой походкой. – Впрочем, только лишь Господнего вразумления будет здесь недостаточно, – пробормотал он себе под нос.

За одним из пустых столов сидел Лама и ножом выцарапывал что-то на деревянной столешнице. На отца Арсения не взглянул; только едва заметно затрепетали остроугольные его ноздри.

У окна, уткнувшись физиономией в шахматную доску с недоигранной партией, пьяным сном спал рядовой Овчаренко; у ног его валялся автомат.

– Шах! – Арсений громко ударил конем перед Пашкиным носом; тот открыл непонимающие глаза и выпрямился на лавке. – Твой ход, рядовой. Смотри, тут белые распоясались, – поп кивнул на мрачно кучковавшихся в харчевне охотников-староверов и вышел вон.

Несколько мужиков, перекрестившись, шагнули-таки в кровавую лужу; обступили Лизу и Бо, похоже не вполне понимая, что дальше делать – с безоружной-то бабой, и тем более стариком. На огне на воке шипели до углей сожженные куски овощей и мяса. Лиза тоненько захихикала, и Буран, лесорубов пес, разразился отчаянным, хриплым лаем.

– Это ты, бесовка, волкодлаков натравила на Лисьи Броды! – специально накручивая себя, выкрикнул лесоруб.

– Да, она!.. Она!.. – завелись остальные. – Подговорила упырей, дьяволица, чтоб наш скот подрали!

Лесоруб, стоявший ближе всех к Лизе, попытался потянуть дьяволицу за волосы, но Лиза укусила его за палец. Тот взвыл – скорее от изумления, чем от боли, – размахнулся широко для удара, но папаша Бо с неожиданной для сухого старика ловкостью перехватил его руку, извернулся и опрокинул лесоруба в размазанные по полу куриные потроха.

– Гун-фу, – как бы оправдываясь, развел худыми руками китаец.

…разве мы не догадываемся, что папаша Бо не так прост…

Мужики, найдя, наконец, веский повод для мордобоя, набросились на папашу Бо скопом, повалили и стали пинать ногами.

– Пр-р-рекратить!!

За спинами мужиков раздался звук передергиваемого затвора. Все обернулись. Лунатически пошатываясь, перед ними стоял рядовой Овчаренко с автоматом.

– Именем Кр… расной Арм… ии… – Пашка выпучил глаза и задержал в груди воздух, чтоб побороть икоту, но это не помогло, – а ну пош… ли все отсюда!

Мужики переглянулись. С Красной Армией лучше не связываться. И особенно с тем ее предствителем, который в шестерках ходит у смершевца. Ненасытившейся, униженной хищной стаей они направились к выходу.

– Вон! – как раз перестав икать и закрепляя успех, проорал Овчаренко им в спины; наклонился к папаше Бо. – Давай, Борян, помогу.

Вместе с Лизой они подняли старика и вывели с пропахшей дымом и гарью кухни.

Лиза вздрогнула: за столом в углу, поигрывая ножом, сидел Лама. Когда их обступили охотники, страшно не было, а только противно. Но от Ламы – сейчас в большей степени, чем обычно, – исходила угроза лишенного жалости, древнего хищника. Лама-хищник был опасней всех охотников, вместе взятых. И по жадным, немигающим глазам, которыми он смотрел на ее отца, она поняла, что он знает: средняя из сестер ему рассказала про их догадку.

кто явил милосердие после гнева

кто заботился о ребенке отступницы

– Тебя тоже касается! – Пашка пьяно грохнул ладонью по столу Ламы. – Давай, топай отсюда!