– Я вижу, Макс, ты пока не готов к научному разговору… Давай мы лучше поговорим о чем-то, что тебе ближе? К примеру, о том, что ты сделал с капитаном СМЕРШ Шутовым. И с тремя его подчиненными. И с вертухаем на зоне. Я просто тревожусь… – он смотрит на Лизу, – вдруг эта стукачка что-нибудь упустила при пересказе?

– Он врет, – она закрывает лицо руками, и я понимаю, что это правда.

Я говорю ей:

– Тварь.

Ее плечи мелко трясутся – то ли от смеха, то ли от плача. Я отворачиваюсь. Я на нее не смотрю. Я больше не хочу на нее смотреть.

Любовь – пузатая комариха, которая пьет твою кровь. Когда она к тебе присосалась, ее надо прихлопнуть, стряхнуть с себя и забыть.

Я приставляю к виску Юнгера револьвер:

– Что. Ты сделал. С Еленой?

Он смотрит мне в глаза своими арийскими голубыми глазами. Он говорит:

– Твой револьвер раскален добела.

И происходит какая-то чертовщина.

Он обжигает мне руку. Мой «смит-вессон» действительно обжигает мне руку. Я машинально отшвыриваю его от себя, я чувствую запах паленой кожи. И я смотрю, как на воспаленной ладони вызревает мутно-желтый волдырь. И Юнгер тоже смотрит – с таким лицом, как будто перед ним редчайшее произведение искусства.

– Майн гот! А раньше ты мне не подчинялся. С тобой мог справиться только Аристов.

Обруч боли стискивает мне череп.

– Со мной мог… справиться… кто?

– Полковник Аристов. На которого ты работал.

Мой обруч лопается. Его осколки вонзаются глубоко в виски и в затылок. И я ору:

– О чем ты?! Я не работал ни на какого полковника! Я был артист цирка!

В его глазах – беспримесный, детский восторг:

– О боже, Макс. Ты и правда совсем ничего не помнишь!

– Товарищ Шутов! Там мужики на площади у оружейного склада! – в харчевню вбегает Пашка. – Совсем помрачились! Требуют им выдать стволы и взрывчатку для охоты на оборотней! Вас ребята срочно зовут…

Он застывает, заметив, наконец, барона фон Юнгера. Таращится растерянно на его разбитое в кровь лицо и на мои измазанные красным костяшки, на мой револьвер, валяющийся в куче осколков:

– Товарищ Шутов… вы этого гражданина что – арестовываете?..

– Представь, Максимка, сколько интересного я расскажу на допросе! – ухмыляется Юнгер.

– Товарищ Шутов, а почему он вас называет Максимкой?!

никогда не смотри в глаза хищнику

– Гражданин обознался, – я смотрю в голубые, безумные глаза Юнгера и почему-то не могу отвернуться. – Дай мне свой автомат, рядовой, – я протягиваю руку, не глядя на Пашку.

– А ваш револьвер… поломался? – спрашивает он, но послушно сует мне автомат.

– Бессмысленно, Макс, – кривится Юнгер. – Автомат тебе не поможет…

В его глазах – уверенность, наглость и скука…

…Я видел такие глаза у льва. В прошлой жизни. Когда я был цирковым. В шесть лет мне поручили кормить не только собак и кошек, но и хищных животных.

– Ты, пацанчик, никогда не смотри в глаза хищнику, – лениво посоветовал укротитель. – Но если уж все-таки посмотрел – не отводи взгляд. Смотри на зверя уверенно. Он должен поверить, что ты сильней.

Я спросил:

– Как же я заставлю его поверить?

– Представь, что смотришь на зверя через прицел. Слегка сощурься. Сфокусируйся на нем. Остальное должно стать расплывчатым и нерезким… Но самое лучшее – просто избегай встречаться с ним взглядом.

Он протянул мне миску с заветренным мясом:

– Начнешь со льва.

Его предплечья и запястья были исполосованы шрамами.

– Когда вас бьет лапой лев или тигр, вы бьете его в ответ? – спросил я.

– Я делаю вид, что мне совершенно не больно. А потом уже бью его плеткой.

– Почему?

– Если он увидит, что способен меня поранить, просто слегка махнув лапой, он почувствует свою власть. Пусть считает, что я силен и неуязвим. Что больно только ему.

В первый же вечер я сунул в клетку льва миску и посмотрел ему в глаза – как будто через прицел. Через неделю я уже кормил его мясом с ладони. Моя рука была покрыта узором свежих царапин.

– А у тебя большое будущее, пацанчик, – сказал укротитель. – Ты можешь выступать с хищниками.

Я ответил:

– Нет. Это слишком просто.

Если мои слова его и обидели, он не подал виду.

– Что же ты хочешь делать?

– Метать ножи. Точно в цель. С завязанными глазами.

Он засмеялся:

– Этого не будет, пацанчик. Мадам Эсмеральда собирается сделать из тебя клоуна.

Притворись, что тебе не больно. А потом ударь плеткой.

– …Твой автомат, как и револьвер, раскален добела, – говорит Юнгер небрежно.

Он смотрит мне в глаза, и я больше не пытаюсь отвести взгляд. Я смотрю на него так сосредоточенно, что остальной мир становится расплывчатым и нерезким. Я смотрю как будто через прицел.

Раскаленный металл опять обжигает мне кожу. Ладонь покрывается новыми волдырями. Я перехватываю автомат второй, здоровой рукой, обжигаю и ее, но отвечаю беззаботно и ровно:

– Мне кажется, все остыло.

В его глазах больше нет ни уверенности, ни скуки. Там удивление и досада.

– Я буду считать от трех до нуля, когда я скажу «ноль»…

Я бью его прикладом в висок, и он оседает на пол. Я засовываю ему в рот завонявшуюся влажную тряпку, которой папаша Бо вытирает столы, и, не глядя на Лизу, говорю:

– Принеси веревку.

Со стороны площади доносятся автоматные очереди.

Я связываю Юнгера, возвращаю Пашке автомат и командую:

– Стоять у входа. Никого не впускать. Если этот очнется – выруби его снова. Я вернусь – и мы с ним договорим. Все понятно?

– Так точно, товарищ Шутов!

Я иду на площадь, а Лиза семенит за мной следом. Как попрошайка. Как бездомная собачонка.

– Максим, постой! Позволь мне все объяснить!

Я говорю, не оборачиваясь:

– Пошла вон, стукачка.

Любовь – как хищник. Она будет жрать у тебя с руки. А потом исполосует когтями твою ладонь.

Придурковатый солдат, который его охранял, практически сразу заснул – прямо в дверях, привалившись спиной к косяку, широко раскинув ноги в грязных, заляпанных галифе, отвесив губу и источая запах водочного перегара, который, выпрастываясь из открытого рта рядового, сливался со сквозняком и гулял по харчевне, как бесплотный неприкаянный дух, отчаянно жаждавший вернуться в породивший его кувшинчик с рисовой водкой.