Долго ли им придется ждать?

А тут еще Эхтернах.

У Тэдди Бенке, который ждал меня с самолетом во Франкфурте, на глазах слезы.

— Будет лучше, господин Оливер, если вы узнаете это от меня…

— Что-нибудь стряслось?

— Да.

— Что-нибудь страшное?

— Мужайтесь, господин Оливер.

— Черт возьми! Что же случилось.

— Ваша мать… Она… она уже не в той клинике…

— А где?

— Неделю тому назад ваш отец навестил ее… Они крупно поспорили. Сестры сказали, что ваш отец кричал. Ваша мать тоже кричала, непрерывно. Говорят, это было ужасно…

— Из-за чего?

— Из-за некоего доктора Валлинга. Сестры не пожелали мне сказать, кто это такой. Вы знаете его?

— Да. Он был одним из пациентов клиники. Он умер, когда туда прибыла моя мать. Но она верит, что он жив. Последняя опора для нее.

— Теперь я понимаю. Сестры сказали, что ваша мать пригрозила отцу доктором Валлингом, который теперь, мол, станет защищать ее интересы. Якобы она завела речь и о разводе, сказав, что претендует на все деньги. Бедная женщина…

После скандала с моим отцом (как я узнал от Тэдди) знаменитый профессор заявил, что не может больше отвечать за мать.

Когда я приезжаю в Эхтернах, мне дают адрес сумасшедшего дома за городом. В идиллическом местечке. На красивейшей природе. На всех окнах решетки…

Врач сумасшедшего дома просит меня отказаться от визита к матери. Я настаиваю.

— Но она в настоящее время находится под воздействием очень сильных успокоительных средств. Я боюсь, что она вас не признает! Она никого не узнает.

— Я хочу к своей матери! Я хочу ее увидеть!

И я вижу ее.

Ее лицо стало еще меньше. Зрачки величиной с булавочную головку. Она меня не узнает.

— Что вы хотите? Вас послал мой муж? Вы его адвокат, так? Убирайтесь, или я позову доктора Валлинга!

— Мама…

— Убирайтесь!

— Мама…

— Вы что, не слышали? — ее голос срывается на визг. Она дергает за шнур звонка. Появляются два служителя в белых халатах. — Выведите вон этого господина. У него в кармане яд!

— Уходите, — тихо говорит мне один из санитаров. — Вы же видите сами. Бессмысленно стараться.

Я ухожу. В коридоре встречаю врача.

— Извините, доктор, что не послушал вас.

Он пожимает плечами.

— А может, и лучше, что вы сами могли убедиться.

— Есть ли надежда?

— Надежда — это все, что остается, господин Мансфельд.

— Есть ли у моей матери все необходимое?

— Некий господин Бенке регулярно передает ей земляные орехи. Она кормит ими птиц. При этом бывает так счастлива. Она получает все, что хочет, — стоит ей только нам сказать.

— Вам?

— Да. Мы передаем просьбу вашему отцу. А он присылает нам то, что требуется ей.

— Но ведь у моей матери собственный счет в банке.

— Уже нет.

— Как это понимать?

— Человек в таком душевном состоянии, как у вашей матери… извините… недееспособен. Ваш отец заблокировал счет. Он возбудил ходатайство о назначении официального опекуна для вашей матери. Господин Мансфельд, ваша мать у нас в самых лучших руках. Мы делаем для нее все возможное. Конечно же, чуда сотворить мы не можем. Вы понимаете, я имею в виду…

— Я понимаю, что вы имеете в виду, господин доктор. Всего хорошего.

Пыль. Пыль. Пыль.

Слева виноградники. Справа море. Через час мы прибудем на место, говорит миссис Дюрхэм. На воде без движения застыло несколько суденышек.

ALBERGHI. PENSIONI. LOCANDE. CAMERE PRIVATE. RISTORANTI. TRATTORIE. BAR. BAR. COCA COLA[157].

Как жарко. Как непривычно, чуждо все это. Скоро я буду у цели. Верена сказала, что постарается в дни моего ожидаемого приезда каждый вечер выбираться в Портоферрарио и ждать там прибытия шестичасового парома. Поэтому я и попросил миссис Дюрхэм ехать побыстрее.

Верена.

Как долго я тебя не видел, не целовал.

Как долго…

— Черный «ягуар» впереди действует мне на нервы! Целые полчаса плетемся за ним! Можно подумать, что дорога принадлежит только ему! Сейчас я его перегоню! Пусть примет вправо!

Она сигналит. «Ягуар» сдает вправо. Миссис Дюрхэм перегоняет машину с голландским номером и всю в пыли. Симпатичная модель. Несколько больше той, что была у меня. Моего маленького белого «ягуара» у меня нет уже довольно-таки давно…

Когда вы грезите наяву, когда вас посещают воспоминания, события не следуют хронологически, они не нанизываются, как бусы на нитку, упорядоченно по месту и времени.

Вы воспринимаете нечто из окружающей вас яви, и тут же всплывает что-то из ранее пережитого. Вы видите некий предмет и вспоминаете о другом — аналогичном.

Мы перегоняем голландский «ягуар», и мне приходит на память мой «ягуар», выставленный на продажу у «Коппера и Кє». Покупатель еще не нашелся. Остается только надеяться, что все-таки найдется. Тогда я получу деньги. Как-никак, а семь векселей я оплатил. Потом мать попала в сумасшедший дом, и ее банковский счет был заблокирован. Я хотел было продать свои часы, золотую авторучку и бинокль. Но мне давали за эти вещи так смехотворно мало, что этого не хватило бы даже на два очередных платежа. Чтобы не потерять машину, я пошел на нечто, чего стыжусь до сих пор: я попросил денег у отца. Позвонил ему и потребовал денег.

Но у него характер явно покрепче моего.

— От меня ты ничего не получишь. У тебя есть все, что требуется. О тебе достаточно заботятся. Или, может быть, ты хочешь объяснить мне, зачем тебе деньги?

— Нет.

— Очень хорошо. Будь здоров.

Затем истекают два срока по четыре недели, которыми я располагаю для того, чтобы оплатить векселя, после чего во Фридхайме появляется представитель «Коппера и Кє» и забирает из гаража госпожи Либетрой мой автомобиль. Верену я обманываю:

— Знаешь, машина мне и не принадлежала. Мне давал ею пользоваться отец. Я поссорился с ним из-за матери. И он потребовал вернуть «ягуар».

— Но как же ты приедешь в Италию?

— Существуют еще и железные дороги!

— А на острове как же?

— Буду ездить на автобусах.