Самое важное на первых порах, на первых шагах, – это вступление в роль, или если это первый шаг первокурсника – уничтожение невидимой черты, отделяющей абсолютно живого человека, сидящего в зале, в аудитории или репетиционном помещении, от сцены. Театр сразу становится театром, где с точки зрения непосвященного человека должны действовать иные законы. Вы отлично знаете, что интересно иметь дело с живым человеком. «Начали!» И вдруг вижу – человек перестает быть тем интересным многогранным человеком, который ведет [за собой], а становится чем-то иным, как будто совершенно непригодным для творческого процесса. Значит, нужно уничтожить эту грань в ощущении актера, или студента, или ученика, даже если приходится варьировать, усложнить задания, которые перед ними стоят.

Неслучайно поэтому театральные школы начинают учебный процесс с того, чтобы были выполнены простейшие действия публично, т. е. то, что он привык и запросто может делать в жизни. Это уже значит – ставить в сложное положение. И тут выясняется, что не воспитаны многие качества, которые нужны, чтобы заставить это делать начиная от воли, от внимания, от слуха, от умения смотреть и видеть, потому что смотреть может, а видеть – не очень.

Первые упражнения театральной школы напоминают собой простейшие спортивные игры, так как игра носит в себе подлинность действия; когда люди играют в волейбол – это настолько легко, так оправданна сама игра, что они остаются живыми людьми, не скованными, не зажатыми, даже если смотрят на них массы народа.

Вот первое, с чего вообще начинается вся методика театральной школы: обучение нужно построить таким образом, чтобы даже будучи рассматриваемым, изучаемым своими товарищами, человек все равно не чувствовал бы себя ни скованным, ни связанным, чтобы у него было такое количество заданий, что дай бог только бы осуществить. Пусть смотрят десять, двадцать тысяч – ему наплевать.

Такое зрелище, как футбол, в последнее время становится эмоциональнее и заразительнее, чем театральное представление. Почему так безумствуют люди, почему бесконечно обсуждают и испытывают такой эмоциональный подъем, который давным-давно не испытывают в театре? Я не говорю, что футбол уничтожает театр, я говорю о его преимуществах, потому что там есть подлинность живых столкновений, подлинность рождения мысли, там есть эта физическая, материальная подлинность. Если бы театр, несущий свои высокие идеи, которых не несет футбольное состязание, дошел до такой степени подлинности живых столкновений людей, не играющих, а действующих подлинно, – цены не было бы театральному искусству. Но, к сожалению, эта подлинность постепенно становится второстепенным элементом в театре.

С МЕСТА: В футбольном состязании очень острые конфликты, которых подчас не найти в нашей драматургии.

В.К. МОНЮКОВ: Я с вами согласен, но в то же время мы знаем много пьес, в которых заложен острый конфликт, а люди скучают, разбегаются.

С МЕСТА: Нельзя сравнивать театральное представление с футболом: совершенно другая природа. В футболе нет перспективы роли, футболист – это не художник.

В.К. МОНЮКОВ: Я в этом случае не буду с вами спорить, потому что я вовсе не ставил знака равенства между футболом и театром. Я сказал, что было бы прекрасно, если бы мы заимствовали ту подлинность, ту остроту, которая существует в футболе, вовсе не сравнивая явление эстетическое с явлением спортивным. Если вы говорите о сверхзадаче, то и в футболе можно найти сверхзадачу, но я не буду развивать эту мысль. Я привел пример, отнюдь не сравнивая эти два явления.

Это вот кстати, товарищи. К примеру о футболе или о шахматном турнире, я попрошу мне напомнить, я вернусь, когда мы будем с вами говорить о задаче и логике действия, потому что часто сейчас спрашивают, а вот как определить задачу, как заставить человека жить задачей, потому что задача очень быстро переходит из сферы задачи в знание: актер знает, чего он хочет, а сделать этого не может. Анализ очень часто приводит к тому, что все знают, как лучше играть роль, но не играют. Многие диссертацию напишут о роли: что он хочет, чего добивается, – он знает, чего добиваться, но не добивается.

Вообще в плоскость умозрительную страшно легок переход, для этого существует конгломерат средств, который завещал Станиславский для музыкального театра. Но все переходит в голову, все актеры подготовлены, а спектакль зрительно не получается. Так вот, повторяю, что началом введения живой природы человека в искусство, творчество, в самые элементарные шаги в искусстве служит целая серия простейших и сложнейших упражнений, разработанных и применительно для каждой индивидуальности, и для группы людей в целом, если представить себе, зачем это делается, что этим тренируется. Не случайно, что все эти существующие упражнения в театральной школе называют шаманством. Действительно, у нас было чрезвычайно много шаманства. Так, однажды я встретил одного педагога из одного крупного учебного заведения в Москве, который вел первый курс. Он мне говорит: «Дай мне упражненьице, что ты делаешь». – «Зачем тебе?» – «Положено! Дай, я тоже буду делать!»

Он знает, что положено делать какие-то вещи, например разглядывать стулья, шить невидимыми нитками, но если ты не знаешь, что ты делаешь и что воспитываешь, делай сразу отрывки, если можешь так! «А разве можно?»

Об этом упражнении очень трудно рассказать. Дается какое-то реальное задание, все реально: партнер, комната. Предлагаемые обстоятельства – это не только вымышленные: я с вами должен сделать то-то, то-то, чтобы он не слышал; действительно я должен вам сказать конкретную вещь, чтобы он ее не слышал. Вот это конкретное предлагаемое обстоятельство. И тут начинает работать фантазия: почему он не должен слышать и т. д.

Второй этап – это введение в эту схему обоснования, мотивировки, которая по существу все равно является сферой фантазии. Может ли человек действовать без объяснения, без мотивировки? Простейшее действие всегда обусловлено чем-то.

С МЕСТА: Тогда оно не будет театральным.

В.К. МОНЮКОВ: Иначе оно будет абстрагировать. Разговор о чем-то вообще, делать что-то вообще. Вот я сейчас попрошу вас переставить стулья с этой стороны на противоположную и переставить так, чтобы мы, сидящие здесь, не слышали ни малейшего стука. Сделайте это упражнение, а мы будем слушать и смотреть, чтобы ни одна ножка стула не стукнулась об пол. Можно все это сделать? Можно.

А теперь я вам скажу: сделайте это упражнение так тихо, чтобы кто-то его не услышал.

Я говорю о тренаже. Это разные вещи. Здесь вовсе не нужно никаких объяснений мотивировок.

Я попрошу человек пять со стульями сесть сюда. Кстати, товарищи, походя, это в порядке совета: приучайте своих учеников и актеров к тому, чтобы в театре был такой закон: никогда не возить стулья, а переставлять. Это не диктуется специально сценическими соображениями. Это момент чисто организационный.

Я вас попрошу сделать такое упражнение.

Вот тут сидят шесть человек, людей как будто внимательных, собранных и умеющих делать простые вещи. Я вас попрошу (сейчас я просто рассказываю) одновременно встать, одновременно оторвать свои стулья от пола, причем лучше их брать обеими руками (сидят в одну линию), образовать круг из ваших стульев лицом к центру, одновременно поставить стулья на пол и одновременно сесть лицом в центр этого круга. Больше от вас ничего не требуется. Никакой специальной команды, кроме «начали!», – не будет. Разговаривать, произносить какие-то звуки вам категорически запрещается. Встречаться глазами: «подняли», «поставили» – можно.