– А играть она умеет?

– У нее есть небольшой театральный опыт, полученный во время поездки с театральной труппой на восток. Сделайте пробы, и вам все станет ясно, – сказала она. – Но если не хотите этим заниматься, то просто приходите ко мне на обед, и я вас познакомлю.

Я приехал рано и, войдя в гостиную, увидел там девушку, сидящую у камина. В ожидании мисс Уоллес я представился и предположил, что разговариваю с мисс О’Нил. Девушка улыбнулась, и все мои предыдущие опасения развеялись. Она оказалась удивительно красивой, с особым обаянием и добрым характером. Мы ждали хозяйку, сидели и болтали.

Наконец появилась мисс Уоллес, и нас официально представили друг другу. За обеденным столом нас было четверо: мисс Уоллес, мисс О’Нил, Тим Дюран и я. Мы старались не говорить о делах, но разговор все равно вертелся вокруг них. Я заметил, что девушка из пьесы «Тень и вещество» была очень молода, на что мисс Уоллес ответила, что мисс О’Нил было не многим более семнадцати лет. Мое сердце ухнуло вниз. Несомненно, на роль нужна была молодая актриса, но характер героини был очень сложен и сыграть его могла только более опытная актриса. С сожалением для себя я решил, что мисс О’Нил на эту роль не подходит.

Через несколько дней мисс Уоллес позвонила мне и спросила, что я думаю по поводу мисс О’Нил, потому что девушкой заинтересовалась компания «Фокс», и я решил подписать с ней контракт. Так началось то, что я могу назвать двадцатью годами полного счастья, и надеюсь, что это счастье будет длиться еще и еще.

По мере того как я узнавал Уну, я все больше и больше поражался ее чувству юмора и удивительной толерантности. Она всегда старалась понять другую точку зрения и чужие взгляды. Это и бесконечное множество других причин объясняет, почему я так в нее влюбился. Ей только что исполнилось восемнадцать, но я был уверен, что ее характер совершенно не зависел от ее возраста. Уна была исключением из правил, хотя сначала я боялся такой большой разницы в возрасте. Но Уна была так уверена, что мы все делаем правильно, что в этом не приходилось сомневаться. Мы решили пожениться после окончания съемок фильма «Тень и вещество».

Я закончил работу над основным вариантом сценария и был готов приступить к производству. Если бы я был в состоянии показать в фильме уникальное очарование Уны, он имел бы крупный успех.

В это время в городе снова появилась Бэрри и сходу заявила моему дворецкому, что она разорена и находится на третьем месяце беременности. Она не сказала и даже не намекнула, кто был отцом будущего ребенка. Но это вообще было не моим делом, и я попросил дворецкого передать, что если она опять начнет скандалить и врываться в дом, я тут же вызову полицию. Однако на следующий день Джоан как ни в чем не бывало стала прохаживаться вокруг дома и сада. Было ясно, что она действует по какому-то своему плану. Позже выяснилось, что она обратилась к журналистке, специализировавшейся на скандалах, и та посоветовала ей вернуться ко мне в дом и дать себя арестовать. Я лично предупредил Джоан, что, если она не уйдет, я вызову полицию. Но она только смеялась в ответ. Я больше не мог терпеть такого беспрецедентного шантажа и издевательства и попросил дворецкого вызвать полицию.

Буквально через несколько часов газеты запестрели крупными заголовками. Меня пригвоздили к позорному столбу, содрали кожу и облили грязью. Чаплин, отец еще не рожденного ребенка, оставил бедняжку без гроша и отдал под арест. Через неделю мне официально предъявили иск о признании отцовства. В результате я вынужден был позвонить Ллойду Райту, своему адвокату, и объяснить, что вот уже два года не поддерживаю никаких отношений с Джоан Бэрри.

Райт знал, что я работаю над фильмом, и поэтому предложил мне приостановить съемки и отправить Уну в Нью-Йорк. Но мы не последовали его совету. Мы не хотели поддаваться наглому вранью Бэрри и грязным сплетням в прессе. Мы с Уной уже решили пожениться и посчитали, что откладывать это событие не стоит. Мой друг Гарри Крокер взял на себя все приготовления. Он в то время работал у Херста и пообещал сделать всего несколько снимков свадьбы, сказав, что лучше бы сделать так, чтобы эксклюзивные права на снимки принадлежали Херсту. Луэлла Парсонс, наша приятельница, обещала сама все написать, не отдавая событие на откуп другим газетам.

Мы поженились в тихой маленькой деревеньке Карпинтерия в двадцати пяти километрах от Санта-Барбары. Но до этого нам необходимо было получить разрешение в муниципалитете Санта-Барбары. Было восемь часов утра, город только просыпался. Как правило, служащий отдела регистрации посылал сообщение журналистам, если жених или невеста оказывался известным, популярным человеком, у него под столом была установлена секретная кнопка на этот случай. И вот для того чтобы избежать всего этого фотофестиваля, Гарри сделал так, чтобы я ждал снаружи, пока Уна регистрировала свою фамилию. Она назвала свое имя, возраст и прочее, после чего служащий спросил:

– Ну, а где же ваш молодой человек?

Когда я появился, его удивлению не было предела:

– Вот это сюрприз!

Гарри видел, как рука чиновника поползла под стол. Но мы были настороже и тут же попросили его поторопиться. Парень тянул время, как только мог, но в конце концов ему пришлось выдать нам разрешение. Как раз тогда, когда мы покинули здание муниципалитета и садились в машину, во дворе появились журналисты. И тут началась погоня. Мы рванули по пустынным улицам Санта-Барбары, виляя, петляя, делая резкие повороты с одной улицы на другую. Это позволило нам оторваться от преследователей и доехать до Карпинтерии, где мы с Уной спокойно поженились.

По вечерам мы бродили по окрестностям, стараясь, чтобы нас никто не увидел и не узнал. Время от времени на меня налетала хандра – мне казалось, что вся страна меня ненавидит и моя карьера подошла к концу. В такие моменты Уна старалась вернуть меня к жизни, читая вслух «Трильби». Роман был написан в истинно викторианском стиле и был смешным, особенно в тех местах, где автор пытается извиниться и объяснить доброту и благородство Трильби, которая пожертвовала своей девственностью. Уна читала, забравшись с ногами в большое уютное кресло у камина, где горел огонь. Несмотря на волны депрессии, которые временами накрывали меня, эти два месяца, проведенные в Санта-Барбаре, были полны романтизма и блаженства, тревоги и беспокойства.

* * *

Мы приехали в Лос-Анджелес, где меня застигло неприятное известие от моего приятеля, судьи Мерфи, члена Верховного суда Соединенных Штатов. Он сообщил мне, что во время обеда нескольких влиятельных политиков один из них бросил фразу о том, что уж теперь-то они точно «доберутся до Чаплина».

– Если вы окажетесь в беде, – писал он, – советую вам обратиться за помощью к никому не известному адвокату, а не к богатому и дорогому.

Однако прошло немного времени, прежде чем в дело вступили федеральные власти. Их поддерживала пресса, для которой я был теперь отъявленным злодеем.