– Здорово, здорово, брат. Молодчина. Ну, а где же мы сядем? Все полно, а? Погодите, господа, кажется, эти черти расплачиваются. Ишь, демократия! Приволоклась со своими закусками, бумажками, скорлупой!

– Тсс! – испуганно замахал на отца руками Сережа.

– Чего тсс? Прошу рожи не строить. Наталья Федоровна, проходите с Надей к столику Сережи, чтобы не заняли. А эта шантрапа уйдет, мы тогда составим оба стола. Между прочим, Монблан виден? Ого. Как на ладони. Алексей Иванович! Завезите машину и возвращайтесь немедленно. Будем завтракать!

– Слушаю-с.

«Возрождение», Париж, 12 августа 1938, № 4144, с. 4.

Святая женщина

На днях вернулась из трехнедельного отпуска Софья Алексеевна.

Конечно, такая же худенькая, такая же бледненькая, как всегда. Только на кончике носа красный пупырышек – признак загара. И глаза чуть-чуть веселее, чем обыкновенно.

– Ну, что? – спросил я ее. – Хорошо было?

– Чудесно.

– А сколько на этот раз потеряли?

– Всего два кило.

– Ого! Только? Значит, удачнее вышло, чем в прошлом году?

– Ну, еще бы. 3а все пять лет никогда я так не отдыхала, как теперь.

Между прочим, у меня правило: не расспрашивать приезжающих из отпуска об их жизни на лоне природы. Если хотят, сами расскажут. А то как надоедливо! Прицепится любезный собеседник на полчаса и сыплет вопросами: а как кормили? А сколько платили? А в чем состоял завтрак? А из чего ужин? А что утром подавали?

Поэтому я предоставил Софье Алексеевне самой при случае рассказать подробности о чудесно проведенном времени. Тем более, что, судя по предыдущим годам, легко можно вообразить, как она отдыхала.

В самом деле: удивительное существо.

Три года назад жили мы целой компанией в одном русском пансионе в Савойе. И Софья Алексеевна с нами. Все, разумеется, проводили время, как следует. Лежали в лонгшезах в саду, ходили в лес, взбирались на горы, устраивали иногда экскурсии на целый день.

А она, Софья Алексеевна, в это самое время сидит около кухни и чистит картофель. Или ходит по комнатам пансионеров и постилает постели.

– Софья Алексеевна! – говорим мы. – К чему это? Идите гулять.

– Оставьте. Разве не видите, что хозяйке одной никак не управиться?

– Софочка! Едем завтра в Экс-ле-Бен, – уговаривает приятельница. – Погода установилась чудесная.

– Нет, нет. Завтра на базар надо. Разве старушка может одна втащить все корзины к нам в гору?

Иногда только, очень редко, удавалось соблазнить Софью Алексеевну какой-либо недалекой прогулкой. Но и тут, на прогулке ей бывало немало хлопот.

Бежит, например, по дороге кошка. В зубах держит мертвого цыпленка. Все мы, конечно, относимся к кошке без особой тревоги. Ну что же? Бежит, так бежит.

А Софья Алексеевна останавливается – и на лице сразу признаки чрезвычайного волнения.

– Чья кошка? Чей цыпленок? Каким образом произошло? Живого поймала? Или нашла мертвого?

Софья Алексеевна долго гоняется за кошкой, схватывает ее, вырывает цыпленка и несет в соседнюю деревню. Тут бродит она от дома к дому, стучит в калитки, в ворота, заглядывает в окна, спрашивает: «не ваш ли цыпленок?» Получает в ответ брань, насмешки. И усталая, изнеможенная, возвращается, наконец, в пансион.

– Голубушка, а, может быть, вы накроете стол к обеду? – деликатно спрашивает хозяйка.

– Стол? Ах, да. Сейчас, моя милая. Простите, что забыла сама предложить.

В то лето, насколько я помню, Софья Алексеевна потеряла четыре с половиной кило. А вот на следующий год гораздо хуже: шесть.

Как это ей удалось – сбавить шесть, она сама не рассказывала. Но знакомые, бывшие вместе с нею в лагере на Ривьере, говорили, что во время лесного пожара вблизи лагеря Софья Алексеевна вела себя выше всяких похвал: проявила необыкновенное мужество, неисчерпаемую энергию. С топором в руках храбро наступала на горящий лес, рубила ветви, ободряла боязливых, вдохновляла безучастных. А когда огонь временно стихал или поворачивал в другую сторону, помогала соседям по лагерю перетаскивать чемоданы в безопасное место.

Вернулась она тогда в Париж, хотя и сильно исхудавшая, но загоревшая. Можно даже сказать, не столько загоревшая, сколько обгоревшая: на руках долго еще оставались следы.

Ну, а в прошлом году, чтобы не попасть снова на пожар, ездила Софья Алексеевна уже не в Ривьеру, а в Нормандию, на ферму к французам. Каким образом отыскала она этих французов, затрудняюсь сказать. Но вернулась опять – побледневшая, исхудавшая; вместо обычных 54 кило, привезла всего 49.

– Ну, как? – осторожно спросил я ее. – Хорошо провели время?

– Ничего…

Я ни о чем не расспрашивал. Но она сама тут же добавила:

– Ферма, знаете, чудная. Прекрасный сад, близко лес, озеро. Но ходить никуда не могла, некогда было.

– А что? Мыли посуду?

– Нет. Старик фермер умер, жена растерялась, никого больше не было. Пришлось заведовать похоронами. Ну а после этого заболела вдова. Две недели за нею ухаживала, едва отходила.

– Скажите, Ольга Николаева. – спросил я вчера подругу Софьи Алексеевны, вернувшуюся вместе с нею из Савойи. – Что, вас плохо кормили?

– Нет, прекрасно.

– А отчего же Софья Алексеевна опять похудела?

– Да разве вы ее не знаете? Беда. Жили мы в деревушке в нескольких километрах от Аннеси. На шоссе, в стороне от деревни, находится станция автобусов. На станции никто не живет, просто бетонная постройка стоит, с навесом, со скамьями. Грязь, конечно, внутри страшная – наверно, десять лет никто не прибирал помещения. Так что бы вы думали? Софья решила навести там порядок. Ходила каждое утро с метлой, с тряпкой, с ведром, подметала, чистила, что-то скребла… Один раз ее за это чуть не арестовали даже. Ну, а разве так отдохнешь? Нет, это какая-то святая женщина, честное слово!

«Возрождение», Париж, 19 августа 1938, № 4145, с. 5.

Из дневника беженца

Суббота.

Слава Богу, все знакомые уже вернулись в Париж. Весело стало.

Правда, сам я редко хожу в гости. У меня тоже почти никто не бывает. Некоторых знакомых иногда не вижу по два, по три года. Но одно сознание, что все они здесь, недалеко, уже доставляет мне удовольствие, придает жизни уют.

Садишь дома один вечерком, попиваешь чаек и думаешь: а вот в пятнадцатом аррондисмане сейчас тоже сидит у себя в комнате Евгений Иванович и тоже пьет чай. Приятно! А в шестнадцатом – Вера Васильевна живет. Тоже хорошо. А около Порт-де-Версай – Петуховы; вся семья, семь человек. Петуховых, например, я не встречал уже с позапрошлой весны, но нынешним летом, когда случайно узнал со стороны, что они едут на месяц в отпуск, я почувствовал, что у меня что-то внутри защемило: как я без них проживу этот месяц? Скучно ведь будет! И, действительно, скучно было. Чего-то как будто весь месяц не хватало.

Странная вообще психология у человека! Вот я никуда не хожу: ни в музеи, ни в театры, ни в кинематограф. В Люксембургский музей собирался, собирался, но так за двенадцать лет и не собрался. Посмотрим, что принесет тринадцатый год: авось, удастся побывать.

А между тем,