– Я не понимаю! – веселилась Николь, рассматривая бутылку. – Оно какое? Советское или Шампанское?!

– Не нравится, не пей! Еле достал! – Сан Саныч попытался отнять бутылку, но Николь увернулась.

– И коньяк, кстати, тоже! У нас такой город есть! Коньяк может быть только французским!

– А армянский?

– Нет! Как и я – я тоже французская! И не могу быть армянской!

– Ты уже наполовину русская! – Сан Саныч взглядом погладил ее живот, обтянутый платьем.

– Да, конечно! – она приложила руки. – Эй! Малыш! Шампанское будешь?

– Почему малыш? Может, малышка?!

– А лучше бы сразу двое – тебе девочка, мне мальчик! Мальчик хочет колбасы! – она взяла кружок. – Год назад я и мечтать о таком не могла… сыр, шампанское и такое огромный живот!

Ждали Горчакова, который должен был организовать себе вызов, но ни в десять, ни в одиннадцать так и не появился. В двенадцать открыли шампанское.

Палатка шумела, звонко чокалась, кричала ура, ставила пластинки и сама пела песни, а они сидели, держались за руки и смотрели друг на друга. Через несколько дней Сан Саныч должен был ехать в Игарку – отпуск кончился неделю назад. Им предстояло порознь пережить зиму – раньше середины или даже конца июня он не мог появиться.

Сан Саныч не смел смотреть в грустные глаза Николь. В уходящем году в его жизни появилась эта прекрасная женщина, было много хорошей работы, и все должно было быть только радостно, а этого не было. И даже наоборот, он чувствовал, как что-то встает в жизни поперек их счастья. Везти в Игарку Николь нельзя было.

Они сидели обнявшись, встревоженные предстоящим отъездом, у нее все время наворачивались слезы, она весело их смахивала, говорила, что это от радости, и они снова наворачивались.

Она чувствовала, что он уезжает очень надолго. Может быть, навсегда. Что это разлука.

Неявившийся Горчаков в новогоднюю ночь ассистировал хирургу Богданову. Привезли провалившихся под лед и страшно обморозившихся изыскателей. Шесть человек лежали с сине-черными конечностями в операционной и возле. Богданов пилил и шил всю новогоднюю ночь.

40

Вернувшись в Игарку, Сан Саныч поселился в караванке. Соскучился по мужикам, проговорили до полночи. Утром, голый по пояс, растерся снегом, позавтракал и обошел буксир. Все было хорошо, он взял у Померанцева список хозяйственных нужд и отправился в город.

Было солнечно, стояли крепкие морозы, желтоватые на солнце клубы пара поднимались над лесозаводами, как над океанскими лайнерами. Печные трубы и буржуйки многоквартирных домов пыхтели мелко и обильно в голубое небо – так издали дымит предзимняя гавань, забитая портовыми катерами и баржами. Из форточек, обметанных инеем, парило, как с буксирного камбуза, с запахами жареной рыбы и картошки.

У Белова настроение только поднималось, здоровался со знакомыми, думал, как сходят с Зиной в загс, потом можно в ресторане посидеть, пообедать. И денег, как обещал, буду подбрасывать, с лета ничего ей не давал, а она не просила. Все-таки она неплохая… просто бывают лучше, и все. Так он шел, вспоминал Николь, улыбался чистым мыслям, солнцу и даже громко скрипящему под ногами снегу.

– Здорово, Белов!

Сан Саныч поднял улыбающееся лицо. Перед ним стоял Квасов. С папиросой во рту. Мимо спешили тепло одетые люди. Лейтенант как будто ждал его на этом углу. Смотрел спокойно:

– Зайди сегодня ко мне. В пять! – выражение его лица не менялось.

– Хорошо! – ответил Белов.

Он двинулся дальше, чувствуя, как разом все погасло. Он опять испугался и, ничего не спросив, торопливо ответил «хорошо». Уверенный, наглый прищур Квасова не шел из головы.

Зина была дома. В комнате, как всегда, чисто, на окнах новенькие шторы. Цветы поливала.

– Муженек явился! – констатировала снисходительно и порыхлила землю в горшке с геранью.

– Здравствуй, Зин… – Сан Саныч слышал неуверенность в собственном голосе. – Как тут?

– Да ничего, не бедствуем… Ты никак алименты принес? – она долила воду в цветок.

Сан Саныч помялся, соображая, полез за кошельком:

– Я подумал, рублей по четыреста в месяц могу…

Его оклад был полторы тысячи, летом выходило и две с половиной или больше. Зина все это знала, смотрела на него внимательно и непонятно. Сан Саныч нахмурился, он предлагал ей зарплату его матроса, слишком много давать тоже не хотелось, он не любил бездельников. Зина села напротив, ногу на ногу закинула. Смотрела весело и нагло:

– Значит так, Сан Саныч, будешь отдавать мне пятьсот рублей каждый месяц. Это раз. Сучку свою бросишь, – она посмотрела пристально, выясняя, не бросил ли уже, – это два. Сюда можешь приходить, когда хочешь… – она погладила себя по бедрам, – ночевать, питаться! Это – три!

Сан Саныч вскинул голову, внутри все перевернулось. Но Зина не дала сказать:

– Не советую дергаться! Я читала твое «Дело», ты у них вот на таком крючке! И мамзелька твоя тоже! Меня благодари, Костя тебя из Ермаково в наручниках привез бы… Пришлось попотеть за родственничка! – она улыбалась, ничего не стесняясь.

Сан Саныч опустил голову и стиснул зубы. Он ждал чего-то такого, где-то глубоко внутри себя, в сердце ждал, поэтому и встречи с Квасовым испугался. Но и готов был к этому. Он встал, достал кошелек, у него было только четыреста рублей. Положил их на край стола.

– Сто рублей занесу. Завтра пойду напишу заявление о разводе. Ты не пойдешь?

– Нет, – лениво покачала головой, – и ты не пойдешь! На что спорим?

Сан Саныч сходил в столовую, еда в рот не лезла. Зинка могла и обмануть, нервы были на взводе, страшно хотелось выпить, но он терпел, ждал встречи с Квасовым. Не знал, куда деться, никого не хотелось видеть. В конце концов он оказался в караванке, его колотило, он прилег, укрылся одеялом и уснул.

Проснулся около пяти, в караванке было пусто, за окном темно, он быстро оделся и заспешил в Управление госбезопасности. Северное сияние, фиолетовое, тревожное, неприятно высокими сполохами резало небо сверху вниз и обратно.

Он опоздал, но и Квасов был занят, сел возле кабинета в крохотной комнатке. Печка топилась. Сан Саныч чувствовал себя больным, потрогал лоб, он был ледяным.

У старшего лейтенанта Квасова был начальник Игарского госрыбтрестаНиколай Антонович Самсонов. Речь шла о снабжении лагерей рыбой. Собственно, Квасов многого от него и не хотел, он с этого и начал – обставить его особняк «меблишечкой поприличнее». Но Самсонов неожиданно заупрямился, стал ходить кругами, дурака включал, и все подхихикивал толстым лицом. Намекал, что все вопросы с милицией и госбезопасностью у него уже решены. В Красноярске. И что он вообще человек небольшой и состоит в подчинении… Николай Антонович при этом потел и вытирался серым носовым платком. Квасов не ожидал отказа, поэтому и не готовился особенно, но теперь разозлился и достал несколько бумажек: