Особо следует отметить влияние образования на неспособность политической полиции жестко подавлять оппозицию. В своих лекциях по праву на специализированных жандармских курсах полковник В. А. Беклемишев проводил идею человека, как существа разумного и свободного, а государства – как объединения таких граждан на внесословной, наднациональной и надклассовой основе. Полковник А. И. Спиридович в рамках курса политического розыска делал основной акцент на идеологической составляющей борьбы жандармского офицера против революционеров, на служении Закону и законному строю, а не политическому режиму. В жандармских умах и сердцах шла борьба между идеалами законности, порядка, гражданственности, с одной стороны, и суровой реальностью необходимых жестких (если не жестоких) мер противостояния легальной политической оппозиции – с другой. Сложившаяся дилемма не смогла найти своего решения. Отношение к произволу контрразведок на фронтах мировой войны показало этический раскол в рядах сыска: в то время как одни (например, подполковник С. В. Леонтович) активно способствовали репрессивной политике, другие (полковник И. А. Леонтьев, генерал-майор А. П. Бельский, штабс-ротмистр В. В. Ган) пытались ей противостоять.

Анализируя контрразведывательную деятельность жандармерии, нужно отметить, что, несмотря на введение КРО в 1911 г. и запрет для территориальных органов сыска вести собственную контрразведку, начиная с 1912 г. политический сыск (в основном ГЖУ) возобновил работу по контрразведке. В 1913 г. накануне войны около 20 % всех арестов по подозрению в шпионаже было проведено именно ГЖУ. В годы мировой войны наметилось слияние органов контрразведки и жандармерии в прифронтовой линии: имели место то конфликты, то сотрудничество. Особенно глубоко это слияние шло в области военно-морской контрразведки. Таким образом, сама практика розыска – как по вопросу наблюдения за армией, так и с точки зрения организации контршпионажа – требовала слияния этих двух ведомств, возглавлявшихся жандармскими же офицерами, в единую структуру. Именно эту меру осуществили большевики в конце 1918 г., и белые правительства – в 1920–1922 гг. То есть в данном направлении царские жандармы шли в ногу со временем, но неспособность руководства армии и МВД оперативно решать вопросы на межведомственном уровне не позволила сформироваться объединенной спецслужбе в империи.

В историографии и публицистике часто ставится вопрос о том, мог ли политический сыск в целом предотвратить Февральскую революцию. Думаю, что, несмотря на высокий уровень подготовки жандармских офицеров, в сложившейся исторической ситуации политическая полиция была бессильна по следующим причинам. Оппозиция имела гораздо большее влияние в стране и авторитет в войсках, чем защитники режима. МВД не обладало собственными внутренними войсками, жандармские дивизионы и команды были малочисленными и не приспособленными для подавления массовых беспорядков, тем более беспорядков в тыловых частях войск. Структура органов сыска и коммуникация между руководством МВД и территориальными управлениями находилась на низком уровне. Информированность о приготовлениях революционеров снизилась по сравнению с довоенным временем – практически сеть секретной агентуры развалилась (значительное количество секретных сотрудников были призваны в армию и потеряли связь с офицерами сыска; военная агентура была восстановлена слишком поздно и в совершенно незначительном объеме). Кадровый голод как низших, так и особенно офицерских чинов жандармерии парализовал работу целых управлений. Планы совместных действий армии и полиции для подавления беспорядков существовали лишь на бумаге.

В дни Февральской революции органы политического сыска, за исключением попытавшегося оказать серьезное сопротивление бунту Московского охранного отделения, оказались парализованы. Не имея ни четкого плана действий, ни силового ресурса, они не могли защитить власть и повлиять на ход событий. Во многом это было следствием того, что за 1916 г. спецслужбы настолько свыклись с неизбежностью приближающейся революции и своей неспособностью ее предотвратить, что фактически пассивно приняли факт свержения монархии. Отдельные попытки сопротивления в Петрограде не были координированными и являлись скорее проявлением частной инициативы. Если ставить вопрос о том, в какой исторический момент у органов политического сыска все-таки была возможность предотвратить революцию, то таким моментом можно условно признать весну – лето 1916 г. Именно тогда в руководстве МВД имелось достаточное количество решительных людей, адекватно воспринимавших политический момент и готовых к масштабным репрессивным действиям по принципу опережения. Однако это окно возможностей окончательно «закрылось» с увольнением А. А. Хвостова, Е. К. Климовича и А. В. Степанова в начале сентября в результате сложной интриги, осуществленной командованием Северного фронта и главой правительства Б. В. Штюрмером.

Но это фактическая сторона событий, которая в полной мере не дает ответов на все вопросы. Не менее важны происходившие общие изменения в европейском и русском обществе, поставившие спецслужбы перед неразрешимой дилеммой. Органы политического сыска были созданы как ответ на заговор и восстание декабристов. Их глобальным предназначением было вычисление и ликвидация заговорщиков, революционных ячеек и групп; в правление Николая II добавилась борьба с оппозиционными и массовыми революционными партиями. То есть речь шла о противостоянии четко ограниченному и определенному кругу лиц и хорошо локализуемым организованным группам противников режима. В XIX в., несмотря на отдельные провалы, органы политического сыска достаточно эффективно решали поставленные перед ними задачи. Допустив немало ошибок в первые месяцы революции 1905–1907 гг., спецслужбы нашли в себе потенциал для радикального реформирования, встраивания в новые реалии. Строго говоря, к моменту революции крупные революционные ячейки как таковые в стране были ликвидированы, а все ключевые персоны находились или в местах заключения, или под жестким негласным контролем. Для решения поставленных задач традиционные методы охранки – секретная агентура, внешнее наблюдение, перлюстрация, даже формально запрещенная провокация – в совокупности с новыми криминалистическими подходами – антропометрией, дактилоскопией, судебно-полицейской фотографией, блестящей системой учета информации – в совокупности давали выдающиеся результаты.

Зачастую в современной литературе, особенно в исторической публицистике, поднимается тема иностранного (в основном английского и французского) участия в подготовке революции. Архивные материалы департамента полиции и его заграничной агентуры не дают весомых оснований утверждать, что оно имело место. Союзники, безусловно, были осведомлены об оппозиционных настроениях в армии, но об их участии в подготовке государственного переворота говорить нельзя. Как справедливо заметил начальник петроградской охранки Константин Глобачев: «Русская Февральская революция была созданием русских рук»[1459].

Однако в начале XX в. произошли серьезные социальные перемены, вызвавшие новые угрозы, не до конца осознанные представителями политической полиции. Массовая пресса, общедоступность и высокая скорость распространения информации, массовые движения населения не только миграционного характера, но связанные также с мобилизацией и обстоятельствами мировой войны привели к стиранию граней, преодолению изолированного существования отдельных групп населения. То, что вчера произошло в Петербурге, завтра-послезавтра уже оживленно обсуждалось на окраинах империи. Противниками режима была избрана совершенно верная тактика информационной войны, дискредитации власти через средства массовой информации, превращение любого, даже самого заурядного и утилитарного вопроса в политический, в повод для подрыва авторитета престола и правительства, институтов власти в целом. Для этого очень эффективно использовались формально аполитичные общественные организации, которые оказались в последние годы империи куда сильнее политических партий. Моментально распространявшаяся по стране информация – как соответствовавшая действительности, так и ложная (различного рода слухи и политические провокации) – создавала атмосферу всеобщего неприятия режима. Действовал закон больших чисел, количество абстрактно недовольных властью граждан изменяло качество самой революционной борьбы. Благодаря политизации и привитию населению через прессу и собрания идей гражданственности, сознательности, как говорили тогда, разрозненные группы стали превращаться в массы, в осознающую себя неуправляемую социальную силу, в средоточие политической борьбы.