26 июля он созвал в Корунье совещание аристократов, бывших в его лиге, и других главных оппонентов Альваро. Присутствовали представители принца (Пачеко), короля Наварры (адмирал Фадрике) и сильных, влиятельных домов Ара и Мендоса (граф Перо де Веласко и маркиз Сантильяна), а также и яростный Родриго Манрике. Собравшаяся знать постановила мобилизовать свои силы и встретиться через месяц вблизи Пеньяфиэля. Далее было согласовано, что Хуан Наваррский и дружественные аристократы присоединяются к ним в том же месте и в то же время, но только если перед входом в Кастилию они все подписываются под условиями встречи в Корунье[920].

Эти условия должны были касаться вопросов лидерства в планируемой борьбе, так же как и послевоенного устройства Кастилии после того, как они возьмут верх. В любом случае, получается, что собравшиеся в Корунье думали, будто Наварра может возражать против этих условий. В таком случае они согласились, что не остановятся перед тем, чтобы пойти на Альваро самим. Очевидно, они верили, что их объединённые силы могут выйти победителями из столкновения с королём или вынудить короля начать переговоры, которые будут означать конец власти Альваро.

Соглашение в Корунье должно было заставить Альваро принять предупредительные меры, но это не было его единственной заботой. В середине года мавры Гранады крупными силами возобновили свои рейды в Кастилию, временами достигая окрестностей таких городов, как Баэна, Хаэн и даже Севилья. Оставляя за собой большие разрушения, они возвращались в Гранаду со множеством пленников и скота. «И во всём этом, — говорит Сокольничий, — они не встречали в Андалусии никакого сопротивления»[921].

Можно быть уверенным в том, что если бы в такой опасной ситуации Хуан II был атакован принцем Энрике вместе с его лигой знати и Наваррой, мавры присоединились бы к ним с большими симпатиями и помогли бы опрокинуть режим. Действительно, король Гранады написал в июле Хуану Наваррскому, советуя тому немедленно вторгнуться в Кастилию, и заверил его, что в этом случае гранадские войска осадят и возьмут Кордову и затем передадут её в руки Наварры. Выразив благодарность за предлагаемую помощь, Хуан Наваррский ответил Гранаде, что он действительно планирует вторжение в Кастилию, и, когда придёт время, он и его аристократы проконсультируют Гранаду о том, какому следовать курсу[922].

Но, помимо этих угроз, у Хуана II Кастильского хватало и других тревог. В апреле, отбыв из Бенавенте, он оставил замок осаждённым своими войсками и деревню в руках своих заместителей. Однако, когда граф Бенавенте, находясь в Португалии, услышал об отступлении короля из Толедо, он вернулся в Бенавенте с войском, которое ему удалось собрать, и заставил королевских солдат снять осаду и отступить из оккупированной деревни. Все многомесячные усилия короля и его армии пошли прахом. Бенавенте снова стало центром мятежа и базой противников короля; но перед лицом «великих нужд» королевства Хуан II ничего с этим сделать не мог[923].

Новости об этих неудачах короля, несомненно, с максимальной скоростью мятежники Толедо доставили своим делегатам в Риме, и те быстро сообщили их курии, с целью довести их до сведения папы. Разумеется, они хотели убедить папу в том, что дни режима Альваро сочтены, и при этих обстоятельствах папа вполне мог поверить этому прогнозу. Можно не сомневаться в том, что в течение этого периода агенты Альваро в Риме старались свести к минимуму воздействие агитации мятежников[924]. В отличие от мятежников, у них был доступ к папе и возможность представить ему напрямую документы, полезные для их дела. Папа, тем не менее, не был ни в чём убеждён. Он по-прежнему оттягивал действия в пользу короля — или, в данном случае, против мятежников. Он также отказывался выпустить буллу в защиту конверсо.

Только в середине сентября он, похоже, решился. Он, несомненно, знал о том, что силы союзников должны были встретиться в августе, но август прошёл, и ничего не случилось. Агенты Альваро должны были бы сыграть на том, что никто из сторон, заключивших соглашение в Корунье, кроме принца Энрике, не появился в Пеньяфиэле[925], и они, возможно, объяснили это известными им факторами, приведшими к распаду коалиции. Соответственно, они могли с уверенностью заявить, что Кастилии не угрожает никакая опасность ни изнутри, ни снаружи, и «восстание знати» оказалось такой же химерой, как и «арагонское вторжение». Факты, предоставленные ими в поддержку своих заявлений, кажется, не могли не произвести впечатление на папу. В любом случае, его убедили в том, что кастильский режим устоит, и 24 сентября он, наконец, подписал долгожданные буллы против мятежников.

IV

Буллы явились мощным ударом против мятежников и антимарранского движения, и сточки зрения марранов представили, возможно, самую сильную позицию, принятую Церковью в пользу конверсо. Это не значит, что «новые христиане» были довольны всем содержанием булл. Но буллы в целом были промарранскими, и большего конверсо достичь не могли.

Из трёх булл, изданных 24 сентября, одна была посвящена восстанию как таковому, другая — проблемам конверсо в христианстве, а третья отменила вердикт, вынесенный мятежниками против архидьякона толедской церкви[926].

Булла о мятеже направлена целиком против Сармьенто и его помощников[927]. Их действия против короля булла рассматривала как преступление Laesa majestas (лат. оскорбление величества. — Прим. перевод.)[928], действия против Толедо охарактеризованы как попытка «перевернуть» законы и власть, действия против жителей включают в себя различные преступления[929]. Они описаны в булле следующим образом:

…многих из жителей, в особенности среди конверсо, он (Сармьенто) ограбил и арестовал по сфабрикованным обвинениям в ереси, он поднял руку на клириков, он изгнал членов религиозных орденов (regulares) из города, и он совершил другие преступные нападения, которые не только нанесли ущерб вере, но и представили опасность для состояния королевства и привели к уничтожению его подданных.[930]

Таким образом, действия мятежников против конверсо поставлены на одну ступень с преступлениями против духовенства, членов религиозных орденов и против веры в целом, что само по себе ясно показывает: папа видел обвинения в «еретической безнравственности», выдвинутые мятежниками против конверсо, сфабрикованными предлогами, не имеющими под собой никаких оснований. Поэтому он назвал их exquisitae assertions и классифицировал их вместе с другими преступлениями мятежников[931]. Тем не менее, перечисляя эти известные преступления, папа не отметил самое отвратительное из них — сожжение конверсо как «еретиков», и это несмотря на то, что, как отмечено, он в общем осудил сделанное под этим предлогом. Безусловно, эти преступления были более гнусными, чем грабежи или