Посланник выразил удивление, заметив, что он же, воевода иноврацлавский, уверял его, что датский король не заключит мир со шведами без предварительного соглашения с польским королем. «А ныне то учинено для чего?» Воевода ответил: «Коли-де, вашец, на датского наступил швед, а шведу чинят еще вспоможение англичане, голландцы и герцог голштинский, то-де уже трудно одному против многих противиться». Затем посланник предложил воеводе особенно интересовавший его вопрос: «Будет ли к Риге когда приступ?» Воевода на это сказал: «Где приступать, когда пехоты немного». Король надеется на московское войско. «Видишь-де, вашец: которое войско немецкое в обозе было, и из них 12 000 посланы против шведов для опасения, чтоб к обозу не ворвалися. А теперь в обозе войско невелико. Дурак рижский командант. Если бы я был командантом в Риге, я бы королю (Августу) ночи спать не дал! Чаю, на шведов… напал какой-то страх, не решились выйти из города и против малого отряда, когда от города отгоняли быдло и всякую скотину. Разве что на что-нибудь надеются в будущем, чают себе какого способу!»[739]

Пессимистические взгляды на ход дел под Ригой состоявшего при короле воеводы иноврацлавского вполне, как видим, совпадали с тем настроением, которое наблюдали дворяне Вельяминовы в осаждавших город войсках. Собранных под Ригой войск недостаточно, чтобы взять город; без московской помощи его не взять; недостаточно денег и припасов. Судейкин за припасами должен был посылать в Митаву, где они продавались дорогой ценой. Он жалуется, что живет в убожестве и «в самой нищете»[740]. У поляков при свойственной им хвастливости вырывались иногда слова, свидетельствовавшие о широком размахе и больших замыслах, — взять не только Ригу, но и Киев, о чем говорили воевода иноврацлавский и референдарь казакам Палея; но окружавшая их действительность не могла не открывать им глаз и рассеивала туман заносчивых мечтаний. Польское общество было так недовольно предприятием, что отдельные его члены не стеснялись с присущей нации экспансивностью высказываться перед иностранцем. Когда Судейкин 31 июля ехал осматривать Августенбург, с ним по дороге возле Кобершанца повстречался ехавший из лагеря к себе домой маршалок упицкий Александр Подберезский, который говорил Судейкину: «Надобно-де королю пенензы, а потом-де было б и войско! Только-де их польского войска от Посполитой Речи без сейму в помощь не будет. Как-де он зачал нынешнюю с шведом войну, так себе сам и кончи!» Маршалок распространился дальше о тех убытках, которые причинила война литовскому дворянству, и в частности, и ему, маршалку, так как прекратилась торговля с Ригой, а следовательно, и сбыт сельскохозяйственных продуктов из литовских имений. «Только-де гетману и иным панам литовским ныне убытки в товарах, которые ходили до Риги, стали великие, а у него-де, маршалка, пропадает пеньки больши 10 000». Кончая разговор, он высказал Судейкину плохие ожидания относительно исхода всего дела: «Он же, смеясь, молвил: намерение-де его такое: когда-де будет Рига наша, то наша, а когда не будет наша, то не наша! Я-де в Риге бывал килко раз! И видел, что Рига со всей стороны вельми крепка и пушек будет больше 1000, а сим-де войском малым Риги не взять!»[741] Прекращение торговли с Ригой живо давало себя чувствовать литовским землевладельцам и, конечно, всему литовскому населению и возбуждало его недовольство войной. Но польско-литовское общество чувствовало недовольство военными предприятиями короля еще в самом их начале. Еще в апреле 1700 г. Судейкину говорил некий немчин Ганц, проживавший у бискупа Познанского, что к бискупу приезжают знатные люди и от них он слышал, что на короля «зело досадуют сенатус и Речь Посполитая за то, что всчал войны со шведом без их ведома, и поляки войны со шведом чинить не хотят, потому что у них, поляков, с ним, шведом, по договорам учинен вечный мир. У него ж де, короля, ныне непрестанно комедии, которым комедияном обещал он дать 50 000 тарелей; лучше бы де те пенензы дать войску, нежели дать на те комедии»[742].

При отказе Речи Посполитой поддерживать предприятие короля, при недостатке денег, войска и съестных припасов, при отсутствии всякого воодушевления в саксонском лагере и при том пессимистическом настроении, какое там замечалось, рассчитывать на взятие Риги без московской помощи было трудно, а московская помощь, которую так ожидали под Ригой, не приходила. Положение становилось еще тем опаснее, что, как стало известно, король Датский заключил со шведами мир, и, следовательно, Карл XII мог перебросить освободившиеся в Дании войска на выручку Риги. 28 августа заведующий у короля коронной секретной канцелярией хорунжий мальборгский сообщил Судейкину, что король говорил ему секретно (поэтому, должно быть, хорунжий и почел своим долгом тотчас же передать об этом разговоре Судейкину), «что под Ригою больше одной недели, а по нужде больше двух недель стоять не будет, а станет чинить над Ригой промысел, жечь бомбами, потому что подкопами добывать ее трудно и пехоты мало. И хотя в те числа Риги не достанем, однакож-де вызжем, и будет им, рижаном, не без малой шкоды. А потом-де в нескольких тысячах для отобрания фортеций пойдет в Инфлянские места»[743].

Таковы были дальнейшие планы под Ригой в конце августа. От мысли взять город осадой посредством подземных апрошей приходилось отказаться за недостатком пехоты; решили ограничиться только бомбардировкой города, рассчитывая произвести в нем пожар, а затем отступить в Лифляндию и взять крепостцу Кокен-гаузен. 3 сентября в город был послан из саксонского обоза трубач с предложением рижанам сдаться, иначе город подвергнется бомбардировке; у короля пушки, и мортиры, и бомбы, и всякие воинские огнестрельные припасы наготове. Как рассказывал Судейкину Паткуль, с тем же трубачом был прислан ответ из Риги от коменданта: король, хотя и побьет неповинные души, также и город выжжет и все домовое строение разорит и камня на камне не оставит, однако никоим образом город сдан не будет. В лагере носился слух, что рижане готовы дать королю 11/2 миллиона талеров, только бы не бомбардировал города. Паткуль опровергал этот слух, такой суммы не будет; однако заметил, что если бы дали и половину этих денег, то годилось бы на войско, но что король, взяв деньги, все же стал бы «чинить промысел над Ригой»[744]. Король, как впоследствии в «Поденной записке» вспоминал Петр, деньги с рижан действительно взял[745]. Поэтому ни бомбардировки, ни иного какого-нибудь «промысла» не последовало; наоборот, решено было снять осаду, 5 сентября «с утра, — писал Судейкин, — королевское величество был в шанцах и велел из тех шанцев пушки, и мозжеры, и всякие огнестрельные