Он схватил ее за плечи и развернул лицом к себе.

— Ты беременна?

Она кивнула.

— И ты никому не говорила?

— Нет.

— Гарольд знает?

— Никто, кроме тебя.

— Господи-ты-Боже-мой-черт-побери, — выдохнул он.

Он смотрел ей в лицо очень сосредоточенно, и она испугалась.Она ожидала одного из двух: либо он немедленно порвет с ней (как, вне всякогосомнения, сделал бы Джесс, если бы узнал, что она беременна от другого), либообнимет ее и скажет, чтобы она не беспокоилась, что он обо всем позаботится.Она не ожидала этого удивленного, внимательного осмотра, и ей вспомнился тотвечер, когда она разговаривала с отцом в саду. Взгляд Стью был очень похож навзгляд отца. Она пожалела, что не сказала Стью о своей беременности до того,как они занялись любовью. Может быть, тогда они вообще не стали бы заниматьсялюбовью, но, по крайней мере, он не мог бы почувствовать себя обманутым, потомучто она оказалась… как это там говорили в старые времена? Подпорченным товаром.Думает ли он так? Она не знала.

— Стью? — спросила она испуганным голосом.

— Ты никому не сказала, — повторил он.

— Я просто не знала как. — Она чуть не плакала.

— Когда ты забеременела?

— В январе, — сказала она, и на глаза ее навернулись слезы.Он обнял ее и дал понять, что все в порядке, не произнося ни слова. Он неговорил ей, чтобы она не беспокоилась, или о том, что он обо всем позаботится,но он снова занялся с ней любовью, и она подумала, что никогда не была таксчастлива.

Ни один из них не заметил Гарольда, скрытного и бесшумного,как сам темный человек. Он стоял за кустами и смотрел на них. Никто из них незнал, что глаза его превратились в крошечные смертоносные треугольники, когдаФрэн закричала от наслаждения, объятая бурей продолжительного оргазма.

Когда они кончили, было уже совсем темно.

Гарольд бесшумно скользнул прочь.

Из дневника Фрэн Голдсмит

1 августа, 1990

Прошлой ночью ничего не записывала, была слишком взволнованаи счастлива. Стью и я теперь вместе. Занимались любовью дважды.

Он согласился с тем, что мне лучше скрывать тайну о моемОдиноком Ковбое как можно дольше, до тех пор пока мы, даст Бог, не прибудем наместо. Колорадо, так Колорадо, я не против. Судя по тому, как я себя чувствуюэтой ночью, в горах мне будет хорошо.

Но прежде чем оставить тему моего Маленького Ковбоя, я хочусказать еще об одном. Это связано с моим «материнским инстинктом». Существуетли такая штука? Думаю, да. Возможно, это имеет гормональную природу. Я чувствуюсебя не в своей тарелке уже несколько недель, но очень трудно отделитьизменения, вызванные беременностью, от тех, которые были вызваны ужаснымнесчастьем, постигшим мир. Но, несомненно, во мне возникло какое-то ревнивоечувство («ревность» — в данном случае не самое точное слово, но этой ночью я немогу выразиться удачнее), чувство, что ты передвинулась немного поближе кцентру вселенной и должна защищать свою позицию. Вот почему веронал кажетсяопаснее плохих снов, хотя мое рациональное «я» уверено в том, что веронал — вовсяком случае, в таких маленьких дозах, — ребенку повредить не может. И мнекажется, что это ревнивое чувство также примешивается к моей любви к Стью. Ячувствую, что люблю, как и ем, за двоих.

Пора заканчивать. Мне надо побольше спать, независимо оттого, какие сны мне приснятся. Нам не удалось пересечь Индиану так быстро, какмы надеялись — из-за ужасного затора в Элкхарте. В основном там были армейскиемашины. Много мертвых солдат. Глен, Сюзан Стерн, Дайна и Стью забрали с собойвсе оружие, которое им удалось найти. Около двух дюжин винтовок, несколькогранат и ракетную установку. Пока я пишу, Гарольд и Стью пытаются разобраться вее устройстве. Прошу Тебя, Господи, сделай так, чтобы они не взорвались.

Что касается Гарольда, должна сказать тебе, дорогойдневничок, что он НЕ ПОДОЗРЕВАЕТ НИ О ЧЕМ. Когда мы присоединимся к группеМатушки Абагейл, наверное, ему надо будет сказать. Что бы ни случилось, нечестнобудет дальше скрывать от него.

Сегодня он в таком веселом настроении, каким я его никогдане видела. Он так часто смеялся, что я подумала, что у него треснет лицо! Онсам предложил Стью помочь ему с этой опасной штукой, и…

Но они идут сюда. Закончу позже.

Фрэнни спала крепко и не видела снов. То же самое можно былосказать и о всех остальных, кроме Гарольда Лаудера. Спустя некоторое времяпосле полуночи он поднялся и подошел к тому месту, где лежала Фрэнни, всталрядом с ней и устремил на нее свой взгляд. Сейчас он не улыбался, несмотря нато что до этого он улыбался весь день. Иногда ему казалось, что лицо еготреснет от улыбок, и оттуда выпадут его перекрученные мозги. Возможно, тогда онпочувствовал бы облегчение.

Он смотрел на нее, слушая стрекотание летних сверчков. «Мыживем в собачьи дни», — подумал он. Собачьи дни, если верить Вебстеру,продолжаются с двадцать пятого июля по двадцать восьмое августа. Называются онитак потому, что в это время чаще всего встречаются бешеные собаки. Он посмотрелна сладко спящую Фрэн. Под головой у нее вместо подушки лежал свитер. Рядомвалялся рюкзак.

«У каждой собаки есть свой день, Фрэнни».

Он наклонился, замерев от треска в своих коленных суставах,но никто не пошевельнулся. Он расстегнул рюкзак, развязал бечевку и засунулруку внутрь. В глубоком сне Фрэнни что-то пробормотала, потом пошевелилась, иГарольд задержал дыхание. Он нашел то, что искал, на самом дне, под тремячистыми кофточками и карманным дорожным атласом. Вот она, тетрадь наметаллической спирали. Он вытащил ее, открыл на первой странице и осветилфонариком плотный, но удивительно ясный почерк Фрэнни.

6 июля, 1990

«После долгих уговоров мистер Бэйтмен согласился ехать снами…»

Гарольд закрыл тетрадь и пополз с ней обратно к своемуспальному мешку. Он снова чувствовал себя тем маленьким мальчиком, которым онбыл когда-то, мальчиком, у которого было мало друзей и много врагов, мальчиком,на которого родители почти не обращали внимания, мальчиком, который дляутешения обратился к книгам, мальчиком, который мстил своим обидчикам, непригласившим его играть в футбол или назначившим его школьным дежурным,становясь Джоном Сильвером, или Тарзаном, или Филиппом Кентом… мальчиком срасширенными от волнения глазами, который превращался во всех этих людей поздноночью под одеялом, освещая фонариком книжную страницу, едва ощущая запах своихсобственных газов. Теперь этот мальчик забрался вверх ногами на дно своегоспального мешка с дневником Фрэнни и фонариком.