– Царь Птолемей Филадельф!

Антоний направился к крохотному трону, где сидел двухлетний мальчик, выглядевший испуганным. Он никогда раньше не видел такого количества людей и никогда не был вынужден так долго сидеть один.

– Ты будешь править центральными сирийскими областями и Киликией, станешь верховным властителем областей Понта, Галатии и Каппадокии, на запад от Евфрата до Геллеспонта. – Антоний наклонился и взял его пухленькую ручку. – Встань.

Он мягко приподнял ребенка так, чтобы все могли рассмотреть его македонский царский наряд: пурпурный плащ, диадему и высокие сапоги. В довершение картины в качестве личного слуги и телохранителя к нему был приставлен македонец.

– А теперь, добрые граждане Александрии, Рима и Египта, возрадуемся в этот счастливый день! Чтобы отметить столь радостное событие, я выпустил в обращение новую монету. На ней отчеканен профиль владычицы Клеопатры – с надписью «Царица царей, мать царствующих» – и мой собственный – с надписью «Покоритель Армении». Пусть это послужит и нашей чести, напоминая о славных деяниях, и вашему благосостоянию, звеня в ваших кошельках.

С этими словами он бросил в толпу пригоршню сверкающих серебряных динаров. Толпа взревела, бросилась подбирать монеты. Антоний приказал слугам швырять деньги из принесенных заранее мешков. Радости и воодушевлению народа не было предела.

– Вечно эти деньги, – сказал он, снова подойдя ко мне. – Такое впечатление, будто они приносят даже больше радости, чем вино.

– Деньги любят все, а вином увлекается не каждый, – ответила я первое, что пришло мне на ум. Потому что, как и толпа, пребывала в смятении.

Затем, конечно, во дворце начался пир. Народ разошелся, а нам теперь нужно было отметить случившееся так, как подобает семье, состоящей из царицы царей, ее соправителя, просто царей и… Интересно, куда отнести Антония? Человек, раздающий царства, стоит выше царей, но соответствует ли, например, титул автократора подобному величию? Как-то все неопределенно.

Красные порфирные колонны огромного зала оплетали гирлянды, под ногами пружинил, наполняя воздух ароматом, ковер из розовых лепестков, ветер из гавани колыхал натянутые между колоннами полотнища голубого шелка. Я гордо обняла плечи Селены и Александра.

– Вы сегодня выглядели впечатляюще, – сказала я им.

Я думала: каково это, когда тебя в столь юном возрасте прилюдно провозглашают владыкой, жалуют тебе царства? Хотелось верить, у них не сложится обманчивое впечатление, будто все в жизни дается легко, иначе в будущем это сослужит дурную службу. Нарядные телохранители все еще сопровождали детей, и я решила, что пора от них избавляться. Покрасовались – и хватит, спектакль окончен.

– Я думаю, мне понравится Кирена, – заявила Селена. – Главное, что она совсем недалеко от Египта. Могу жить там, а мужчин принимать у себя – как ты.

Я рассмеялась. Порой Селена казалась очень взрослой: она отчетливо понимала, что к чему.

– Да, иметь собственное царство очень удобно.

Серебристое платье шло ей, а вот за Александра в его мешковатых персидских шароварах было боязно – того и гляди, запутается в одежде.

Филадельфа Антоний нес на плече, и малыш мог смотреть на нас сверху. Увенчанная диадемой шапка была ему великовата и норовила съехать на один глаз. Когда Антоний начал кружиться, Филадельф повизгивал от восторга. Плащ Антония хлопал и вился вокруг него. Неожиданно порвалась застежка, и плащ, как пурпурная летучая мышь, полетел в сторону.

Но улетел недалеко – Планк подхватил его и подошел ко мне, сжимая плащ, как священную реликвию.

– Хотел я бы оставить его себе на память как вещь императора. Но я не вор и обязан вернуть то, что мне не принадлежит.

– Нет, оставь его себе, – сказала я. – Кто разбрасывается ценными вещами, не должен рассчитывать, что их ему вернут. Что брошено, то брошено. А если вещь попала в руки друга, это везение.

Планк выглядел так, словно я подарила ему царство. Даже тогда это показалось мне странным.

К нам приблизились прибывшие на церемонию Марк Титий и Домиций Агенобарб. Планк похвалился своим трофеем. В итоге получилось так, что их обошли.

– Сегодня день подарков для всех, – сказала я. – Я не могу подарить вам царства, но как насчет города? Хотели бы вы, чтобы в вашу честь назвали город?

Они опешили, особенно Агенобарб. Для закоренелого республиканца такое должно звучать неподобающе, но мне показалось, что лесть подействовала и на него. Ну а Титий, конечно, всегда был готов принять почести.

– Я переименую два города в Киликии. Назову их Титиополис и Домициополис, – сказала я.

Оба не скрывали довольных улыбок.

– Ваше величество, – сказал Титий, – что я могу сказать, кроме как предложить мою вечную благодарность?

Его красивое худощавое лицо стало еще симпатичнее. Он наклонился и поцеловал мою руку, позволив теплым губам задержаться чуть дольше, чем принято.

– Госпожа, – суровый республиканец Агенобарб никогда не называл меня «величеством», – ты очень щедра.

Он сухо поклонился.

Вино текло рекой: я распорядилась, чтобы откупорили дюжины амфор лучшего хианского и наливали не скупясь. Что касается пира, то он превзошел бы все измышления прикормленных Октавианом поэтов. Там были все лакомства земли, воздуха и моря: разнообразнейшие морские твари, устрицы, крабы, вепрь, говядина, даже гиппопотам и крокодил; журавли, перепела, павлины, фламинго; сладкие дыни, огурцы, виноград, фиги, финики, медовые лепешки, заварной крем и охлажденные фракийским снегом соки – гранатовый, тутовый и вишневый. Больше всего я гордилась последним: попробуйте доставить целый холм снега за сотни миль, в жаркий Египет.

При подаче каждого нового блюда раздавался одобрительный гул, заглушавший звучание лютни, лиры и флейты в глубине зала. Блюда с сугробами снега, куда были помещены сосуды с соком, встречали настоящим ревом.

Цезарион расположился за столом рядом с римскими военачальниками, дети – цари и царица – неподалеку. Я не могла не любоваться Цезарионом, обликом и статью прекрасно вписавшимся в компанию знатных римлян. От меня не укрылось, что они украдкой внимательно к нему приглядывались.

– Зрелищ! Зрелищ! – потребовали некоторые захмелевшие из гостей.

На этот случай я пригласила танцовщиц, акробатов и нечто не совсем обычное – дрессированных обезьян. Однако гибкие грациозные танцовщицы, равно как и акробаты, подвыпившую публику не воодушевили. Обезьяны ненадолго позабавили зрителей, но громкие человеческие крики распугали этих зверей. У меня в запасе осталась лишь труппа актеров Диониса. Они должны были исполнить драму о Плутоне и Персефоне. Народу это представление всегда нравилось: там были Аид с дымом и огнем, трехголовый Цербер (зрелище всегда производило сильное впечатление, особенно когда каждая из голов издавала рык), лодочник на Стиксе и, конечно, похищение Персефоны.

Но актеры тоже не смогли полностью овладеть их вниманием. Поначалу все шло хорошо, но потом снова поднялся шум, а Планк внезапно