Из люка, прямо нам навстречу, выбрались два мага. Я сужу по комплекции – не «казаки Василии», а нормальные люди.

– Здесь поблизости был джинн, – припомнила я важное. – Наверняка шпион, я у него вот нитку из шарфика выдрала. Хватит для поиска?

– Вполне, – оживился старший маг и усмехнулся: – При некотором везении, само собой. Но сегодня явно удачный день. Проходите, вас ждет господин Бризов.

Внутри бронепоезда мне понравилось. Сталь, скромная отделка, шикарные кресла для магов, с целой системой гашения удара при приземлении. В центральном, далеко, за тамбуром, сидел Лешка. В любимой черной куртке машиниста, сияющий от гордости и ужасно, невыносимо утомленный. Не я же этот «Облак» поднимала в полет.

– Дай погудеть, – попросила я самое глупое, что пришло в голову.

Надо же как-то его расшевелить, а то сейчас свалится в обморок. Сил у него нет, встать неспособен. Губы синие, к спинке кресла весь прилип. Колотит его, бедолагу. Я быстро расстегнула шубу и укутала Бризова. Сёма порылся в шкафчике, нашел воду и развел в ней какой-то порошок. Не иначе полезный. Ну все знает этот журналист, словно секретов для него не существует.

– Гуди, – согласился Бризов, выпив воду. – Вот эту ручку тяни вниз. Сколько хочешь гуди. Ты жива, а я взлетел. Это лучший бронепоезд на свете. Ты лучшая птица. Я бесподобный машинист, я понял, как его направлять. Все так хорошо, что остается только гудеть и праздновать…

Он еще что-то шептал, но я не расслышала. Я уже гудела. Голос у «Облака» великолепный. Здесь, возле котла, его мощь можно ощутить сполна, всем телом.

– …Еще, – закончил фразу Лешка, когда мои уши обрели способность слышать. – Гуди еще! У него уникальный по мощности выброс пара. Создается отличный ориентир для дирижабля. Ренка, скоро тут тесно станет от магов и дознава…

Я дернула ручку еще разок, чувствуя себя совершенно счастливой. Этот звук пробирает до самых дальних уголков сознания и еще глубже. Кажется, что пар и рев вычищают оттуда все мои остаточные страхи, всю нервотрепку сегодняшнего дня.

Когда тишина после гудка перестала быть ватной, я вздохнула, отобрала у порозовевшего Лешки шубу и накинула на плечи:

– Пошли смотреть на столицу.

– Зачем? – лениво уточнил Бризов, опираясь на плечо Семена и с большим трудом выбираясь из кресла.

– Мне хочется верить, что над шпилями дворца теперь не висит холодная тень, как было всегда прежде.

Бризов кивнул и поплелся в конец длинного коридора. На ступеньке у люка мы уселись и стали смотреть. Шпилей не увидели, далеко они, за лесом прячутся, ну и пусть. Зато весна празднует. Пичуги свистят, ветерок чешет гриву веток, в синем небе все выше и прозрачнее поднимаются клубы пара от нашего стихшего, но еще видимого глазу последнего длинного гудка. Светло, тепло. Удача по рельсам не несется мутным потоком тьмы и света, а чуть поблескивает, спокойная и неторопливая.

– Вот и дирижабль. – Хромов первым рассмотрел длинное серебристое тело над лесом. – Ренка, ты теперь, наверное, вполне официально и легально птица. Не хочешь дать небольшое интервью для «Столичного курьера»?

– Охотно, – прищурилась я, копируя папину манеру. – В обмен на вечное перо Карла Фридриха. Вот, кстати, твое, можешь забрать.

Хромов вздрогнул, неубедительно изобразил удивление. Похлопал себя по карману, где лежало древнее перо. И, само собой, ответил ожидаемое:

– Я его потерял так основательно, что и не рассчитывай, не верну ни за что! И знаешь, Рена, при твоей внешности пигалицы и характере монстры должен я иметь надежду хотя бы на самое ничтожное полезное приданое.

– Надеешься так спастись от мести папы Карла?

– Очень надеюсь, – согласился Сёма, глядя на приближающийся дирижабль. Вздохнул, поежился и добавил с сомнением: – Может, ему будет не до пера теперь? Все же грядут большие перемены.

Удачи и неудачи чередуются так же естественно, как день и ночь. Вам не приходит в голову мечтать о вечном и непрерывном полудне, лишающем сна и покоя. Так нужна ли вам бесконечная удача? Уповая на нее, недолго ведь и окончательно разувериться в себе самом…

Карл Альберт фон Гесс, маг удачи

– Выходи, трусливый медведь! – насмешливо крикнула Фредди. – Иначе буду рубить дверь.

С настоящим топором дровосека – блестящим, тяжелым, на длинной ручке – в бархатном парадном платье и на каблуках, баронесса смотрелась неподражаемо. Вся семья фон Гессов как раз и смотрела. С одобрением. Карл, уже второй месяц пребывающий легально в родном доме под настоящим именем, даже пару раз хлопнул в ладоши, отмечая удачную реплику сестры. Бабушка Леопольда поправила кружевную пеленочку у личика своей крошечной тезки, внучки Лео.

– Руби, хватит миндальничать, – хмыкнула Ленка. – Мне эта дверь никогда не нравилась. Не стильно.

Слова «миндальничать» и «стильно» она переняла у Екатерины Федоровны и гордилась ими. Баронессе подходят. И произносятся складно, раз уж нельзя использовать привычные путейские «ополоумел», «гэть», «хреновина» и подобные им…

Фредди покачнулась на каблуках, невнятно ругнулась, встала поудобнее, перехватила топор и с хорошего замаха всадила лезвие в дверь посередине. В комнате заскрипели половицы, принимая вес торопливо шагающего Большого Миха. Дверь распахнулась. Потапыч осмотрел торчащий из двери топор. Склонился, поцеловал запястье жены.

– Душевно убеждаешь. Только шиш вам, не поеду, и все. Видишь, халата домашнего не сменил даже. И не сменю, вы мне еще спасибо за это скажете, когда одумаетесь. При моем-то норове да весь лес на севере вчистую вырубим. А родни у меня целый город, как зачну пристраивать к делам да потом в три шеи гнать…

– Не будь я баронесса… – начала Фредди, выдернув руку из мужниных огромных лап.

Потапыч громогласно зарокотал, утер слезу и картинно развел руками:

– А ты не баронесса более. Ты Фредерика, то бишь, по-нашему, Дарька Пенькова. Потому как я Платон Пеньков. Не с моей бородищей в бароны лезть. И по дворцам сидеть не желаю. Точка.

– Фамилия наша, – скорбно вздохнула Фредди, стрельнув глазами в сторону мужа, – не от пеньки происходит, а от пенька. Потому что тебя, дуб ты эдакий, проще срубить, чем выкорчевать с привычного места. Но я тебя выкорчую.

– Надорвешься, – весело усомнился Потапыч.

Фредди толкнула его обеими руками назад в комнату, шагнула туда же сама, плотно прикрыла дверь. Ленка повела бровью. Карл задумчиво вздохнул, глянул на жену. Веснушки он ей вывел все до единой, как обычно. Это единственная сезонная уступка магии, которую позволяет Лена. И теперь, вопреки усердию майского солнца, Елена Корнеевна безупречно хороша собой.

– Лен, а давай я тоже упрусь и запрусь, – мечтательно предложил барон. – А ты меня станешь корчевать. Чур, без топора, голыми руками.