ее купить, потому что у таких людей капиталов не бывает, остальным же это непонятно, так как эмоции — достояние их, но не мысль. Когда вы давали им в своих психологических картинах эмоции, вас понимали, потому что они на девяносто девять процентов состоят из эмоций и на один из мысли. Здесь же вы даете девяносто девять процентов высшей мысли, которой у них нет совсем. Чем же они будут воспринимать вашу картину? Если хотите пользоваться успехом и прежней славой — мой совет: продолжать работать в прежнем плане.

— Благодарю вас за откровенность, — сказал, усмехнувшись, мастер и закрыл картину.

VIII

Из друзей мастера, оставшихся в СССР, кто-то узнал, что в одной из эмигрантских газет была напечатана статья о восторженной встрече, сделанной мастеру, и о том, что его новая картина вызвала неописуемый восторг европейской публики. На нее записались десятки желающих купить ее и предлагают баснословные деньги, на них знаменитый художник сможет купить себе доходный дом в Париже или загородную виллу. Газета прибавляла, что наш маститый художник сделал правильный выбор, ему обеспечена славная старость и свободное творчество.

Друзья переглянулись. А один из них сказал:

— Что же вы хотите… Европа!..

IX

Желающих немедленно купить картину действительно не было, и финансовые дела мастера оказались на грани полного краха. Уже не было денег для того, чтобы заплатить за месяц за квартиру. Ему пришла мысль пойти к промышленнику попросить одолжить до того времени, когда он продаст свою картину.

Но его неприятно поразила мысль о том. что промышленник, видевший его картину, не торопился попросить продать ему ее.

Возможно было, что ему она ничего не говорила, а главное, она не была из того цикла картин, которые дали мастеру славу. Платить же за нее нужно было дорого, к этому обязывало имя мастера и его собственное положение мецената и миллионера.

Но он столько уже видел этих художников-соотечественников, у которых были имена, а потом они сошли на нет. Он не отказывал им, покупал у них картины и приглашал к себе только в определенные дни, когда у них не было больших приемов с иностранцами, чтобы не скомпрометировать себя обществом бедно одетых людей. И эти люди знали об этом и даже рассказывали мастеру, но продолжали ходить в те дни, когда они не могли скомпрометировать хозяев своим присутствием.

Мастер решил позвонить промышленнику и по-деловому переговорить с ним о деньгах. Но при этом сказал себе, что если он заметит в его тоне хоть долю оскорбительного снисхождения или равнодушия, он к нему не пойдет.

Он позвонил и попросил разрешения зайти повидаться. В телефоне он услышал самый приветливый голос без всякой тени оскорбительного равнодушия и желания отвязаться. Но ему сказали, что сегодня неудобно, а завтра он будет бесконечно рад видеть мастера у себя.

Мастер в хорошем настроении пошел на прогулку. Но когда он проходил мимо особняка промышленника, он увидел несколько авто, стоящих у подъезда. Он понял, что там сегодня большой вечер, на который его постеснялись пригласить, памятуя его первый визит в поношенном пиджаке.

X

Когда среди беспросветного мрака отчаяния вдруг появляется надежда, она озаряет ярким светом всю жизнь. Начинает казаться, что и солнце светит иначе, и люди на тебя оглядываются ласково, а не так, как прежде, когда казалось, что они видят в тебе неудачника.

Один из друзей мастера пришел и сказал ему, что в Париже сейчас находится один его большой поклонник, богатый англичанин. Этот англичанин, узнав о том, что мастер здесь и что он написал новую картину, пожелал немедленно приехать и купить эту картину.

Мастер весь день чувствовал лихорадку волнения. От нетерпения он убирал комнату, переставлял без всякой надобности вещи. Потом хотел сесть, но промахнулся подержаться за ручку кресла и упал на пол, схватившись за сердце. Он ехал сюда лечиться и совсем забыл об этом.

Он не помнил, сколько времени он лежал, но когда встал, то почувствовал в ногах необыкновенную слабость. Руки дрожали, а весь лоб был мокрый от холодного пота.

Хотел лечь, но тут раздался звонок. Пошел открыть. Это был его приятель. За ним шел высокий бритый человек. Мастер глазом художника схватил и отметил про себя, что англичанин входит с тем каменным спокойствием на лице, с каким входят скупщики в квартиру умершего.

Англичанин не говорил ни на каком языке, кроме английского, поэтому он вошел молча, молча поздоровался и стал водить глазами по комнате. То ли он искал чего-то, то ли удивлялся бедности знаменитого художника из русских, этих странных людей.

Мастера оскорбил этот вид посетителя, который пришел к нему, очевидно, как к товародержателю, а не как к личности. Он сразу замкнулся и сделался жестко-неприступным.

Когда англичанин смотрел картину, мастер невольно посмотрел на нее сотнями глаз таких же равнодушно-деловых людей, как англичанин, и ему показалась картина его ненужной. Он не понимал, как он мог так сильно жить ею, но он знал по опыту, что это только минута потери собственного зрения под влиянием соседства с человеком, которому чуждо и непонятно его творчество.

Англичанин смотрел на картину не больше минуты и опять стал водить глазами по комнате, потом что-то сказал.

Друг мастера перевел его: «Он говорит, что это, может быть, большая ценность, но она вряд ли будет иметь цену. Кроме того, он не видит в картине вашего стиля и спрашивает, нет ли ваших знаменитых психологических этюдов».

Мастер сделался вдруг светски любезен и с почти-тельнейшейулыбкой, адресованной к посетителю, сказал своему другу:

— Будьте любезны, мой друг, передать ему, что он не в мелочной лавочке. Здесь есть только то, что есть.

Англичанин удалился. Мастер закрыл картину и сказал:

— Мне хотелось бы вспомнить старину и посидеть с вами, милый друг, за бутылкой доброго вина. Пойдемте, здесь недалеко есть уютный ресторан.

Когда они, надев шляпы, вышли, мастер сказал:

— Никогда я еще не чувствовал такого оскорбления от необходимости торговать результатами своего творчества. Когда я писал психологические этюды, их можно было продавать, но то, что я написал сейчас, продавать уже нельзя. Но этот купец даже и не смотрел на картину, вы обратили на это внимание, здесь не знают ценности, здесь знают цену.

— Друг мой, вы же великий художник, как вы можете расстраиваться от того, что какой-то неизвестный вам человек так отнесся к вашей картине?

— Это минутная слабость от того, что я неожиданно увидел себя здесь окруженным темными людьми, которым совсем не нужно то, что я им принес. Это не темнота