– Мне трудно прокомментировать ваши слова. А если бы десант в Белоруссию оказался удачным и взяли бы Минск в декабре 1943 г.? Так не топтались бы там полгода и не угробили бы еще сотни тысяч солдат. Это все предположения… Правды мы уже не узнаем.

Насчет отмены десанта в Крым я обладаю малой толикой информации. Я встречал уже здесь, в Иерусалиме, одного десантника, который был в бригаде, предназначенной на высадку в Крым. С его слов высадка была отменена по причине, что кто-то выдал день и час выброски. У немцев тоже разведка работала, но и наша успела предупредить вовремя. Но так ли это, утверждать не могу.

– Я уже говорил, что есть солидная информация о действиях в немецком тылу групп под командованием Воронина, Блувштейна, Петросяна, о полковнике Сидорчуке, о капитане Сапожникове, о юном подпольщике Анатолии Ганенко, спасшем знамя бригады. Но вот один из десантников упоминает, что был в большой группе, почти из 200 человек, под командованием майора по фамилии Лев. Связные из этой группы Льва удачно перешли линию фронта к своим, а судьба остальных… Как погибла эта группа, не знает никто.

– Можно обратиться к председателю нашего совета ветеранов Петру Неживенко. Он собирал подробную информацию о личном участии каждого десантника в боях в немецком тылу. Возможно, у него есть материал по большим организованным группам десанта, полностью погибшим в немецком тылу в октябре сорок третьего. В музей десанта на Украине можно обратиться. Хотя я бы директора того музея в конце восьмидесятых годов…

– О чем речь?

– Первый раз, когда я был в музее десанта, в центре экспозиции висел портрет ГСС комбата майора Блувштейна. Через несколько лет я приехал туда снова и вижу, что убрали портрет майора. Спрашиваю директора музея: «Что, фамилия комбата тебе спать не дает? Почему портрет героя убрал?» А в ответ – тишина…

– Есть ли у вас силы рассказывать про плен?

– Попробую покороче, мне очень тяжело вспоминать о концлагере, да и о десанте тоже… Привезли наш эшелон в Умань, но разгрузили только часть вагонов с пленными. Погнали в лагерь, расположенный возле бывшего аэродрома. Высокие ограды из колючей проволоки в несколько рядов, вышки с прожекторами, освещение по периметру, все сделано основательно, по-немецки. Здания из красного кирпича, казармы. В загороженных «колючкой» секциях находились отдельно офицерские бараки и женский блок. Педантичной тотальной селекции по прибытии в лагерь не было. Была вялая сортировка: офицер… рядовой… Офицеров отделяли. Сидели за столами «шавки»-предатели из лагерной полиции и записывали данные поступивших пленных.

Я назвался Михаилом Гариным, пехотинцем. Внешность у меня не типичная, полицаи не заподозрили во мне еврея. Завели нас в барак. В нем было человек четыреста, лежащих на трехэтажных нарах. В нашем бараке было очень много пленных, выходцев из Средней Азии.

Утром нас подымали в 4 утра, скрупулезно пересчитывали, выносили из барака умерших за прошедшую ночь пленных. Подъезжала бочка на двух колесах. В ней плескалась баланда из отбросов. Всем давали по два черпака баланды в день, больше нас ничем не кормили. Даже эрзац-хлеб мы не получали. Разливали баланду в каски, в пилотки, в этом лагере почему-то запрещалось иметь котелки… Смертность была массовой, особенно среди среднеазиатов. Немцы не брали их на работы за пределы лагеря, а ведь это была единственная возможность не умереть от голода. Среднеазиаты выменивали шинели и сапоги на хлеб и погибали от холода и болезней. Помню, как они стояли босыми ногами на снегу… Нас гоняли на работу, строить железнодорожную ветку. Так местное население кидало нам в колонну куски хлеба, табак, пирожки с фасолью. Только благодаря этому и выжили. На работах вне лагеря нас охраняли эстонцы, с красными повязками ТОДТ. Вот уж где воистину было: «Шаг влево, шаг вправо – расстрел на месте, стреляем без предупреждения». Это были сущие звери, как и все прибалтийские каратели. Но мы просто еще не знали, что такое казачий конвой…

– Во власовскую армию шла вербовка?

– Украинцев много набирали в рабочие команды для немецкой армии да в полицию. Приезжали два раза власовцы, звали в РОА, очень мало кто к ним пошел.

По лагерю носился бывший офицер РККА, немец-фольксдойч из Ленинграда, лагерный агитатор. Раздавал пленным власовскую газетку «Заря». Ее никто не читал, у кого был табак, газету пускали сразу на самокрутки, хоть и бумага плохая, не курилась. Были и суки-предатели, пошедшие в лагерную полицию. Были стукачи и провокаторы. Были специальные «жидоеды», выискивавшие среди пленных евреев. А лагерная полиция! Еще вчера такой человек спал рядом на соседних нарах и умирал с голоду, а на следующий день брал в руки дубину и избивал до смерти и конвоировал своих армейских товарищей… Но большинство пленных выбирали смерть, но не шли на службу к врагу.

– Как вам удалось скрыть, что вы еврей?

– Страх разоблачения постоянно витал надо мной. У нас в лагере выявленных евреев немцы вешали на виселице. И эта виселица никогда не пустовала… Выдавали и предавали нас… Меня спасла славянская внешность и то, что я не нарвался на подлеца вроде Мирзоева из бригады. За мои почти полгода в плену нас ни разу не водили в баню. Это тоже спасло меня.

Я не мог никому рассказать о себе, даже говорить о том, что я из десантной бригады.

Единственный человек, который знал все обо мне, был мой товарищ – десантник, русский парень Саша из Уральска. Я так и не знаю его настоящей фамилии, в плену он назвался вымышленным именем. Он бежал за сутки перед моим побегом из плена. На послевоенных встречах ветеранов десанта его не было. Все время нашего пребывания в плену мы держались вместе и не дали друг другу погибнуть от голодной смерти. Как сложилась его судьба?..

Несколько раз я уже был на грани разоблачения. Подошел ко мне полицай-повар и говорит: «Что-то ты больно на Кагановича похож?» Отвечаю ему: «А ты на Ленина сильно смахиваешь». Он ударил меня и пошел дальше. Один раз нас лагерные полицаи загоняют в барак дубинками и среди них, как мне показалось, скажем так – померещилось, один из нашей бригады… И тут мне снова повезло, мне удалось проскочить мимо него. Но было предельно ясно, что единственный путь к спасению – это побег из плена. Саша стал потихоньку «прощупывать» пленных из нашего барака. Мы с ним были убеждены, что нужно организовать групповой побег и с захваченным у конвоя оружием уйти к партизанам. Уже сплотилась группа, где-то человек восемь, из тех, кому можно было доверять. Но фронт приближался к лагерю, и нас погнали на восток.

– «Марш смерти»?

– Да, очень похоже… В нашей колонне было восемьсот человек. Гнали нас в Румынию, под охраной конвоя из казаков-предателей. Охрана в белых бурках. Если кто из наших падал от усталости или начинал отставать, казаки сразу пристреливали обессилившего… Даже если мы кого-то несли сами на плечах, подлетал к нам такой чубатый казак и стрелял в выбившегося из сил. Нас до Винницы уже дошло две трети из колонны. Погнали нас дальше. Расположили на ночлег в каких-то развалинах. Саша сказал мне: «Надо немедленно бежать поодиночке. Если доведут до Прута, там посадят в эшелоны и отвезут в Германию, а там нам точно – хана!» Утром нас стали строить в колонну. Саша спрятался в развалинах, его не нашли. Так хочется надеятся, что он выжил и дошел до своих! А на следующий вечер ушел в побег и я.