привести к согласию эту троицу – Каталонию, Арагон и Валенсию, только представьте, что будет с пятью.

– Ну если по справедливости… – вслух размышлял Уго.

– Батюшка, да кто же теперь способен воспротивиться назначению Фердинанда Антекерского королем и графом Барселонским? – непочтительно перебила девушка, вторя речам Рожера Пуча.

Уго смотрел на дочь с удивлением. В последнее время, когда беседы с Катериной сделались совсем доверительными, Мерсе забывала о вежливости и вела себя при русской так же непосредственно, как при Барче.

– Если Фердинанда не изберут, он разорит королевства и заберет корону силой! – продолжала Мерсе. – Он уже грозился. Для того и вторгся на наши земли. И что же сделали каталонские кортесы? Я могу вам ответить: они не сделали ничего! – яростно фыркнула Мерсе.

А члены кортесов продолжали бездействовать, когда граф Уржельский и еще некоторые дворяне, такие как граф де Прадес, графы де Кардона, де Кирра, Монткада и Керальты, протестовали против явной и вопиющей пристрастности судей, избранных для принятия решения в Каспе.

От Королевства Арагон был назначен правовед Беренгер де Бардайши́, состоявший на жалованье у Фердинанда Антекерского: он получал пятьсот флоринов в месяц. Вторым был Доминго Рам, шурин Бардайши и епископ города Уэска, а замыкал арагонскую тройку картезианец, не сведущий ни в законах, ни в богословии, – простой послушник, добровольно удалившийся от мирских дел в монастырь Портасели, и его одеяние и запущенная шевелюра красноречиво свидетельствовали о равнодушии к интересам общества.

Валенсию представляли ненавидящий евреев Висенте Феррер, его брат Бонифасио, тоже картезианец, а также правовед Педро Бельтран.

И наконец, за принципат выступал Бернат де Гуальбес, заклятый враг графа Уржельского, посланник папы Бенедикта Тринадцатого на Пизанском соборе (вторым посланником на том соборе был как раз епископ Уэски Доминго Рам, теперь приехавший в Каспе от имени арагонцев). Каталония также отправила на выборы архиепископа Таррагоны и правоведа Гильема де Вальсека.

Жалоба каталонских вельмож на заинтересованность судей в Каспе не была принята кортесами, и вот, выслушав претендентов, доминиканец Висенте Феррер огласил общее решение: волею небес королем избирается инфант Фердинанд Кастильский. За него проголосовали четверо священников, руководимых Висенте Феррером и контролируемых папой Бенедиктом Тринадцатым; пятый голос был подан Беренгером де Бардайши, состоящим на жалованье у инфанта, а сверх того, получившим от него сорок тысяч флоринов золотом.

Пять голосов из девяти составляли большинство, однако, чтобы претендент был избран королем, ему было необходимо получить по крайней мере по одному голосу из каждой части страны. Шестой голос, принесший корону Фердинанду Кастильскому, принадлежал каталонцу Бернату де Гуальбес, врагу графа Уржельского; на пристрастность Гуальбеса указывали первейшие мужи принципата, но кортесы все равно оставили его в числе выборщиков. После коронации нового монарха Бернат де Гуальбес должен был получить место его советника.

Двое других представителей Каталонии, архиепископ Таррагонский и Гильем де Вальсека, склонились в пользу Хайме Уржельского, а третий, валенсиец, предпочел воздержаться.

Экономические и особенно религиозные соображения, подкуп, а главное, угроза кастильского нашествия, представленные Висенте Феррером в виде воли небес, подменили справедливость, за которой оставил право выбора покойный король Мартин, перед смертью изрекший свое знаменитое hoc… – если только это не был кашель, неуместный при решении судеб государства, как упрямо утверждала Мерсе.

Каталония, Арагон, Валенсия и прочие королевства и территории подпадали под владычество кастильского короля – чужака, законность родовых притязаний которого подкреплялась лишь по материнской линии, а не по отцовской, как в случае с Уржельской ветвью, чьи притязания освящала древняя традиция и желание народа.

20

29 ноября 1412 года, спустя пять месяцев после того, как собравшиеся в Каспе делегаты провозгласили Фердинанда Первого королем, он принял присягу перед кортесами Арагона, и новоизбранный монарх направился со своей свитой в Барселону. По традиции он на несколько дней задержался в монастыре Вальдонселья – этого было достаточно, чтобы город подготовился к его приезду. На площади монастыря Фраменорс, неподалеку от верфей, была возведена великолепная, обитая атласом трибуна с балдахином и драпировками, оттуда король и должен был созерцать игры и торжества в свою честь. Но перед тем как добраться до трибуны, процессия, движущаяся мимо нарядно украшенных зданий по усыпанным тростником и камышом улицам, свернула на ту, которая вела прямо к госпиталю Санта-Крус, где процессию встречали ряженные в солдат душевнобольные.

Смешавшись с толпой, Уго, Барча и Катерина ждали прибытия короля и смотрели на скорбное скопище мужчин и женщин. В руках у них были мечи и копья – у кого-то настоящие, у кого-то – простые палки из тростника. Они грозили ими толпе, а надзиратели силились не дать им спуститься с подмостков, чтобы потешный бой не перерос в настоящий и чтобы старые ржавые шлемы, которые им напялили на голову, там бы и оставались, а не летели в толпу, которая, заскучав от ожидания, радостно дразнила это шутовское войско.

Перед сумасшедшими собиралось все больше народу; некоторые больные огрызались на сыпавшиеся насмешки, кто-то пытался спрятаться, присев на корточки или свернувшись калачиком, многие закрывали уши руками, а кто-то раскачивался в такт музыке, которую мог слышать – или воображать – только он сам. Другие безумцы, насколько серьезные, настолько и величественные, расхаживали по сцене, хохоча над толпой. Уго встречал сумасшедших, подобных этим, когда работал в госпитале; после того как открылся Санта-Крус, туда свезли душевнобольных из всех госпиталей города. Быть может, он даже кого-то знал. Они не опасны и не причинят никому вреда. Вот что подумал Уго, когда литавры торжественно возвестили, что король миновал ворота Сант-Антони. Люди еще боролись за выгодные места, надзиратели госпиталя поднимали тех, кто уселся или улегся, останавливали тех, кто расхаживал по сцене, и унимали тех, кто орал, тщетно пытаясь их построить, когда на улицу верхом въехал Фердинанд Первый, блистательный и надменный. На солнце сверкали его кольчуга, мантия и камзол из золотой парчи с горностаевым подбоем – наряд, изготовленный специально для торжественного въезда в Барселону.

Монарх смеялся и приветствовал армию безумцев, салютовавшую ему с подмостков. Больные позабыли обо всех наставлениях, которые им дали по такому случаю, но при этом сумасшедшие, казалось, понимали, что тот, кто проходит сейчас перед ними, пользуется гораздо более высоким авторитетом, чем все остальные. Последовав королевскому примеру, свита тоже засмеялась и стала приветствовать безумцев. Из толпы доносились аплодисменты и восклицания; трое или четверо больных, оставшись без надзора, соскочили с подмостков и растворились в толпе. Уго проследил за шлемом одного из них: смельчаку удалось дотянуться до стремени какого-то кастильского рыцаря, сопровождавшего короля. Безумец поднял над головой свое тростниковое копье – в знак победы или угрозы. Народ, окружавший