за своих вассалов. А сыну понадобился всего год, и вот он уже просит помощи у короля. Всего год! Послушайте, – заговорщицким тоном добавил виноторговец. – Я стою за графа Уржельского, мне не по душе, чтобы наши королевства оказались в руках у чужака, но на Хайме Арагонского оказывают огромное влияние его мать и жена, а это очень опасно.

Инфант Кастилии изначально обладал военным и денежным ресурсом, а вскоре получил и поддержку Церкви во главе с папой Бенедиктом Тринадцатым, который враждовал с графом Уржельским еще со времен столкновения за место епископа Барселонского и выступил за кастильца, понимая, что в случае успеха получит поддержку сразу двух больших государств на полуострове, а это необходимо, чтобы оставаться наместником Божьим в такой момент, когда этот титул оспаривают сразу трое пап.

И сторону инфанта Кастилии принял не только Бенедикт Тринадцатый. Доминиканец Висенте Феррер, которого полчища флагеллантов именовали «святым человеком», тоже выступил за кастильца, поверив, что тот облегчит ему распространение христианства по всей Испании – путем окончательного обращения иудеев. В последнее время Висенте Феррер проповедовал против них в Кастилии: в Толедо, где освятил бывшую синагогу как церковь Святой Марии Белой; в Саламанке, в Вальядолиде, в Аильоне, в Сеговии. Во всех крупных кастильских городах доминиканец собирал толпы и призывал к обращению евреев. «Они предатели, кощунники, ростовщики и богоубийцы!» – выкликал он на площадях. Вот какого рода проповеди воспламеняли христиан, вот как происходило изгнание или обращение евреев. Монах утверждал, что сосуществование с иудеями губительно для христиан. В Аильоне Феррер оказался в то же время, что и кастильский двор во главе с Фердинандом Антекерским. После их встречи появился самый суровый юридический акт, ущемляющий права евреев: с ними запретили разговаривать, запретили приобретать у них еду и напитки и вообще вступать в торговые отношения; еврейские женщины не имели права надевать дорогие одежды, а мужчинам не разрешалось стричь волосы и бороду; евреям вменялось жить обособленно и всегда носить круг на груди. Им были также запрещены многие профессии: сборщик налогов, врач, аптекарь… Все, чего Висенте Феррер добился в Кастилии, он мечтал осуществить в Арагоне и Каталонии, в чем полагался на поддержку Фердинанда – если тому удастся заполучить корону.

Уго продиктовал дочери письмо для графа де Наварклес: он сообщал обо всем, что узнал, описывал волнения вокруг Сарагосы и почти единодушную поддержку кастильского претендента со стороны арагонской знати.

– Все это ему уже наверняка известно, – заметила Мерсе. – У графа есть и другие шпионы, а торговцев-путешественников на дорогах сейчас хватает.

Уго пожал плечами:

– Думаю, так оно и есть, но, может быть, он чего-то и не знает. И в любом случае захочет подтвердить эти сведения с моей помощью. Разве можно доверять рассказам погонщиков и торговцев?

Один из таких торговцев как раз возвращался в Графский город и при этом был сторонником Хайме Уржельского («Как и любой уважающий себя каталонец», – прошептал он тихо, но убежденно, сидя с Уго голова к голове в сарагосской таверне). Ему-то виночерпий и доверил свое письмо к Рожеру Пучу. Такой выбор показался ему самым надежным в городе, где каждый подозревал своего ближнего. Едва Уго и Мерсе остановились на постой, к ним явились представители власти, допросить о цели прихода. Как и в Валенсии, ссылки на виноторговлю оказалось достаточно, и вот за обедами и посиделками, пока Мерсе беседовала с женщинами или, в их отсутствие, скромно сидела в сторонке, Уго знакомился с местными виноделами и заводил связи, которые в один прекрасный день могли пригодиться ему самому.

В окрестностях Сарагосы Уго видел несколько виноградников, но в целом город не мог похвастаться ни количеством, ни качеством своей ягоды. Говорили, что хорошее вино делают в Барбастро (Уго сразу же вспомнил Марию, валенсийскую вдовушку), а еще в Кариньене, Тарасоне и Калатаюде, впрочем, бóльшая часть тамошней продукции уходила на продажу в Кастилию – в Сорию, Мединасели, Молину, – вытесняя даже вина из тех областей, например с берегов Дуэро, где вина были слабее и стоили дороже.

«И какой смысл отправляться еще и туда, на границу с Кастилией, еще дальше уходить от родной земли?» – недоумевал Уго. Последние новости, которые он раздобыл, были очень важны: главные сторонники Фердинанда в Арагоне вошли в сношения с представителями каталонских кортесов. Что тут еще остается разведывать?

– Мы возвращаемся домой, – объявил Уго.

Мерсе ответила не сразу. Рядом с отцом она была счастлива. А что ожидает ее в Барселоне? Графиня, дворец, лицемерие и зависть, обыденная жизнь… Мерсе раньше не могла представить, что ей придут в голову подобные мысли. Уго рисковал жизнью, защищая ее, – от этого девушка не стала любить его больше, однако тот, о ком матушка отзывалась как о разорившемся виноградаре, неудачнике, в глазах девушки превратился в настоящего мужчину, отважного и решительного, способного ради нее пойти на убийство. Мерсе гордилась своим отцом!

– Ну, мы могли бы немного отложить возвращение, – предложил Уго, видя разочарование на лице дочери.

Они отправились в путь на юг Арагона, в Кариньену. О здешних винах рассказывал еще Маир, а сам Уго пробовал их в Сарагосе. Путники держали курс на Теруэль и Валенсию, торопиться было некуда; они присоединялись к какому-нибудь каравану мулов, потом отставали, останавливались где хотели, не сильно беспокоясь о потере попутчиков.

– Не важно, дочка, пускай уходят, – успокоил ее Уго в первый раз, когда они смотрели в спины удаляющимся погонщикам.

– Но если мы останемся одни на дороге, на нас могут напасть грабители и насильники, – тревожилась Мерсе.

– В тот единственный раз, когда мы едва не стали их жертвами, мы как раз шли в большой компании, – напомнил отец.

И ничего плохого с ними не происходило. Если они не успевали попасть в поселок до темноты, то просили пристанища на каком-нибудь хуторе. Их мочило дождем и морозило холодом зимы, уже подходившей к концу. Если Уго замечал, что Мерсе начинает дрожать, он заставлял ее выпить пару глотков aqua vitae. Так же они поступали и по ночам, когда приходилось укрываться на сеновалах, не разжигая огня. Отец и дочь выпивали, а потом болтали обо всем; однажды Уго пришлось несладко, когда девушка вдруг попросила:

– Расскажите о моей матери.

– Она была такая же красавица, как и ты, – только и сумел ответить Уго, надолго закашлявшись, чтобы выиграть время.

Какими выдумками он тешил ее в детстве? Что ей открыла Рехина? Разумеется, Уго не собирался признаваться, что Мерсе не его дочь, особенно теперь, когда девушка ему улыбалась, ластилась и звонко целовала. Оставшись с ней наедине, в отсутствие Рехины, Уго, как никогда