То, что могло показаться глупой случайностью, вероятнее всего, представляло собой провокацию с целью поссорить маркиза Федерико с папой. Неистовое самолюбие мужчин из рода Гонзага было хорошо известно. Происшествие, помимо всего прочего, било по репутации маркиза как обладателя лучшего конного завода в Италии, чьи лошади породой и выучкой ценились по всей Европе. Рассчитывали на скандал: или что маркиз напишет папе яростное письмо, или что кто-то из его вассалов (в данном случае, например, сам Кастильоне), негодуя об оскорблении, нанесенном государю, бросится на виновника с обнаженным мечом – и, как следствие, окажется запятнанным в глазах папы. Кастильоне, к его чести, не перешел грань. Но теперь надо было успокоить маркиза, который действительно мог в приступе гнева разрушить труды своего посла по долгому и кропотливому выстраиванию отношений между Мантуей и Святым престолом. Кастильоне, некогда сам испытавший на себе мстительность маркиза Франческо, знал, что гнев государя надо смягчать постепенно и исподволь. Это он и проделывает в письме его сыну с большим искусством, постепенно опуская планку жестоких требований, которые он якобы предъявил: 1) повесить, 2) послать на галеры и, наконец, 3) дать просто «какое-то» наказание, вплоть до самого легкого. Скорее всего, с лучником и ограничились легким или формальным наказанием, заплатив и за услугу, и за терпение. Кастильоне окончательно смиряет маркиза, уверив, будто все зрители единодушно отдали первенство мантуанскому наезднику. Остается отметить, что в своем письме граф воздерживается от оценок действий высоких лиц (тех же судей) и не выдвигает каких-то версий относительно мотивов их поведения, не поддерживая в государе подозрительности или обиды, но, напротив, пытаясь отвести мысль о подстроенной против него интриге.

Итак, перед нами не саморазоблачение «свирепо-безжалостного помещика», по Дживелегову, а пример той тщательной осмотрительности, какую Кастильоне неизменно рекомендует придворному в отношениях с государем.

* * *

Союзный договор между папой и императором, направленный против Франции, был наконец заключен в конце июня 1521 года. В августе к нему присоединился и английский король Генрих VIII. В ноябре папская армия под командованием маркиза Федерико Гонзага изгнала французов из Милана. Но ночью с 1 на 2 декабря Лев Х скоропостижно скончался, и через несколько часов Кастильоне мог написать своему государю: «Так фортуна делает все, что хочет, с нами, бедными смертными, и Господь Бог наш сокрушает человеческие планы, как считает нужным».

Лишь только весть о смерти понтифика достигла Франческо Мария делла Ровере, он немедленно принялся за военные приготовления, пользуясь помощью феррарского герцога Альфонсо д’Эсте, союзника французов. Пока Ватикан был охвачен смятением, пока заседал конклав, спешно собранное герцогом Урбинским войско за последнюю декаду декабря освободило всю территорию его государства, восторженно встреченное населением. Франческо Мария действительно мог гордиться победой; его пятилетняя, почти безнадежная, с минимумом средств и посторонней поддержки, борьба со всей мощью папства увенчалась успехом благодаря его непоколебимому упорству и смелости.

Кастильоне живо сочувствовал делу герцога, которое не мог не считать правым; но тем более он считал своим долгом предостеречь делла Ровере от следования логике войны: «враг моего врага – мой друг». Было понятно, что и Франческо Мария не откажется в этой ситуации от помощи французов, и они сами ухватятся за возможность опереться на него в своих планах относительно Италии. Поэтому Кастильоне считал куда более безупречной и полезной защиту интересов Франческо Мария на церковном суде, а не на поле битвы; и это имело практический резон, так как сложившаяся антифранцузская коалиция была заинтересована в том, чтобы герцог Урбинский не стал ее врагом.

Но, как можно понять, Франческо Мария, окрыленный победой, был мало расположен прислушиваться к своему многолетнему советнику. Более того, вновь овладев своими землями, городами и замками, он лишил Кастильоне прежнего подарка – замка Новиллара, мотивируя это обещанием, которое будто бы дал горожанам Пезаро за их поддержку в войне. И хотя, извещая Бальдассаре о своем поступке, он уверял графа, что ценит его по-прежнему, благодарит за службу и вернет ему замок при первом удобном случае, суть была ясна: Кастильоне оставался без всякого вознаграждения как за службу покойному герцогу Гвидобальдо, так и за все, что он сделал для самого Франческо Мария. Он больше не увидел замка Новиллара. Хуже того, Франческо Мария не возместил ничего из огромных расходов Кастильоне на переговоры относительно собственной судьбы герцога в самый тяжелый для него период 1516 года.

Тем не менее Кастильоне, со своей стороны, и в недолгий понтификат Адриана VI[50], и при новом папе из рода Медичи, Клименте VII[51], продолжал работать над дипломатической защитой как родной Мантуи, так и Урбинского герцогства, чье положение оставалось под угрозой в тисках захватнических амбиций великих держав. Как можно понять, делал он это не только из нравственного долга перед памятью герцога Гвидобальдо и светлым, неизменно дорогим ему образом герцогини Элизабетты. Признавая сложившуюся на европейском континенте политическую реальность, Бальдассаре, однако, хотел отстоять небольшие итальянские государства от поглощения могучими антагонистами. Потому что политика и внутри этих маленьких государств, и в их взаимных отношениях, при всей запутанности, не теряла человечности; вся она и строилась полностью на живых человеческих отношениях, не превращаясь во вращение шестеренок или жерновов бездушных бюрократических механизмов империй. Здесь всегда было в запасе что противопоставить голой силе, чем обезоружить ее или хотя бы смягчить. Следуя той же идее, Кастильоне, давно знавший все темные стороны порядков Рима, не мог не ценить человечные стороны папства, и его роль политического баланса, и культурную роль, и место в той живой народной вере, которая не могла быть убита никакими злоупотреблениями недостойных пастырей. Поэтому он стоял за папство свободное и достаточно сильное, не порабощенное извне, в то же время сопротивляясь попыткам расширить Папское государство за счет подавления малых княжеств.