Президент общественной организации Патрисия Долан, пожилая, но очень энергичная дама, обрадовалась, узнав, что я говорю по-русски, да к тому же – выходец из Азии. «Прекрасно! – воскликнула она. – Тут немало ваших соотечественников, многие из них не знают английского. Особенно женщины. А ведь с ними вам придется особенно часто разговаривать». И тут же дала мне первое поручение: добиваться, чтобы газончики возле домов были красивыми и ухоженными.

Да, действительно, теперь мне было о чем поговорить с «овечками!» Правда, уговоры заниматься газончиками многих женщин раздражали («вот еще, у меня и без того дел невпроворот!») – но я старался говорить шутливо, в одних собеседницах пробуждал тщеславие, в других – интерес к садоводству, в ком-то – дух соревнования. И – действовало!

Другое поручение было посложнее, хотя поначалу оно показалось мне смешным. Дело в том, что во многих домах, где теперь поселились бухарские евреи, балкончики были увешены бельем – и выглядело это… Словом, я вспоминал Азию, Ташкент, старый двор своего деда… Впрочем, слышал я, что даже в Венеции через каналы протянуты веревки, на которых сушится белье. Так что не будем слишком строги к нашим бабушкам, которым Квинс казался родной махаллей или кишлаком. Я пытался им объяснить, что это некрасиво, что американцы над ними смеются. Они яростно со мной спорили – мол, сушить белье гораздо полезнее на солнце. Оно тогда становится более свежим чем то, что сохнет в машине. А кому это мешает? Слава богу, не рванье какое-то висит, а нижнее белье сыночка (внука, мужа)! И какое американцем дело до того, где мы белье вешаем? Сами-то они хороши – землю травой засаживают, а фруктовые деревья не выращивают!

Ох, сколько времени потратил я на эти споры! Но убедить мне удавалось, да и то нечасто, только женщин помоложе – тем, кто любит красивую одежду, понятнее, что такое эстетика.

Кроме этих мелких постоянных дел появлялись и другие поручения. Одно из них было вызвано трагическим происшествием: бандиты напали возле дома на старую женщину, миссис Хофберг, ограбили ее, да еще и ударили. Бедная старушка упала и так расшиблась, что скончалась в больнице. Общественная организация потребовала от районных властей, чтобы наши улицы в вечерние часы патрулировала полиция. Составили петицию – и члены группы правления ходили с ней по домам, собирали подписи жителей. Я не ожидал, что разговоры о случившейся беде так сблизят меня с людьми. Стоило мне достать из портфеля петицию и начать рассказывать о миссис Хофберг, как раздавались возгласы: «Какой ужас! Почти возле дома! А где же полиция?» Потом начинались разговоры о других происшествиях, которыми полна жизнь Нью-Йорка… Американцы вообще-то народ не очень доверчивый, подпись на бумаге просто так не поставят, сначала каждое словечко перечтут. А мне удалось собрать 400 с лишним подписей – больше, чем собрали все остальные члены правления! Так что петиция эта стала одновременно манифестом доверия ко мне. Но другого, всеми желаемого результата – патруля полиции – мы, к сожалению, не добились. Пришлось жителям создать собственный патруль добровольцев-дружинников.

За этой петицией последовали еще три: в одной шла речь о часах работы местной библиотеки, другая требовала запретить строительство общежития для студентов колледжа, третья – изменить авиатрафик: уж очень донимал всех грохот самолетов, взлетавших и приземлявшихся на аэродроме LaGuardia, который расположен довольно близко от нас.

Уж теперь-то я не мог пожаловаться, что мне не о чем беседовать! Постепенно получилось так, что бизнес как бы отошел на задний план. Я приходил к своим «овечкам», чтобы попросить об участии в общих делах. Они с огромным интересом слушали, чем мы занимаемся, как хотим улучшить их жизнь. Встретились, поговорили, узнали друг друга чуть-чуть поближе – вот и прекрасно! А о продаже домов говорилось между прочим. Круг моих собеседников все ширился… Кстати, не так давно я прочитал, что знаменитый нефтяной магнат Онасис залогом своего успеха считал широкий круг знакомств. Где бы он с кем ни повстречался, тут же телефон нового знакомого попадал в его записную книжку – представляю, какой она была толщины! Онасис утверждал: рано или поздно все эти люди непременно становятся ему так или иначе нужны… Тоже своеобразное фермерство – хоть и не приходилось Онасису обивать пороги и стучать в чужие двери.

* * *

Первый дом мне удалось продать примерно через полгода. Принадлежал он супругам Хассон. Первая удача, первая победа – большое событие. Не удивительно, что я на всю жизнь запомнил и этот дом, и его владельцев. Запомнил и потому, что Хассоны были людьми на редкость общительными, добрыми. Они и внешне были привлекательны. При взгляде на Бетти не верилось, что у этой стройной дамы – шестеро взрослых детей, внуки. Ральф, бывший пловец, тоже был моложав и подтянут. Посидев у Хассонов часок, ты поражался тому, как крепки связи между ними, родителями, и их многочисленными детьми, жившими самостоятельно. Телефонные звонки раздавались один за другим. «О, опять кто-то из детей, – смеясь, объясняла Бетти. – Мы друг без друга не можем…» Это радовало. Я хорошо знал, что многие американцы пенсионного возраста, даже имеющие детей, очень одиноки, что потомки их, обзаведясь семьями и разъехавшись по другим штатам, редко вспоминают старых родителей.

Когда я познакомился с Хассонами, они уже продавали свой дом. Я увидел объявление на столбе возле крыльца – и все же зашел, спросил, как идут дела с продажей. «Плохо, – пожаловалась мне Бетти. – Объявление висит, а покупателей нет. – И тут же предложила: – Может, у тебя найдутся? Заходи, погляди сам…» Это был хороший дом – кирпичный, с большими окнами. Я взялся за дело и, хоть не сразу, нашел покупателей. Муж и жена Доматовы, люди милые и простые, были совсем не богаты: она не работала, он присматривал за престарелыми. Дом очень им понравился. Воскресным утром я привел их к Хассонам для оформления сделки. Переговоры велись не впрямую, а через меня – так уж принято. Поэтому, усадив Юлю и Изю внизу, я помчался наверх. Бетти и Ральф чаевничали на кухне. Я обрадовался: есть у нас примета, что сделки хорошо совершаются именно за кухонным столом. Хозяева просили за дом двести тысяч долларов, покупатели давали сто восемьдесят три. Зная доброту Хассонов я начал расхваливать Доматовых – мол, помогите им, пойдите навстречу. Хассоны повздыхали и сбавили пять тысяч. Я бросился вниз, к Доматовым. «Видите, какие они славные люди – сбавили! Добавьте пять тысяч – и дом ваш!» Доматовы повздыхали – и добавили три. Я – наверх. «Видите, как они хотят купить… Сбавьте!» Хассоны повздыхали, сбавили… Словом, побегал я вверх-вниз, и сделку удалось завершить.

Первая удача! Я ликовал, я жаждал новых побед. Как они близки, я и представить себе не мог.

Забегаю навестить Хассонов перед их отъездом, и слышу: «Зайди-ка, Валэри, к миссис Шварц. Она хочет дом продавать, мы рекомендовали тебя»… – «Миссис Шварц? Ваша соседка? – ахнул я. – И она тоже?..» – «Да», – вздохнула Бетти. И почему-то смутилась. Тут я кое-что припомнил…

Зашел я как-то к миссис Шенкер. Обычно приветливая, она на этот раз была чем-то раздражена. Кивнула на соседний дом: «Скажи-ка, Валэри, не твои ли земляки сюда переехали?» Я сразу понял, в чем дело: балкончик был завешан бельем явно советского производства. Ох, опять это белье! Но если бы только оно… Встретила меня жалобами и другая дама: «видишь тот палисадник? Устроили там мусорную свалку, как не стыдно! А их мальчишка деревья на улице ломает! Не веришь – погляди сам!» Я обещал поглядеть, разобраться, поговорить. На душе у меня было не весело – я знал, что владелец этого дома – тоже мой земляк, и что не скоро его семья «впишется» в американский быт.