Увы – минут через пятнадцать плёнка закончилась, ведь я щёлкал непрерывно. Поездка сразу потеряла свою прелесть: очень уж хотелось поскорее вернуться на берег и отдать плёнку в лабораторию. Однако меня ожидало большое огорчение: свою первую съёмку я загубил. Оказывается, собираясь сделать новый кадр, я не докручивал колесико ручной перемотки – и из 36 снимков получился только один…

К счастью, первая неудача не охладила меня, я увлёкся фотографией не на шутку. В Крыму я просто не расставался со своей «Сменой». С ручной перемоткой теперь всё было в порядке, я преодолевал новые трудности.

Предположим, я фотографирую родителей возле моря. Эммка норовит к ним пристроиться, я её отгоняю: «потом, потом, сначала только маму с папой!». И, высматривая родителей в окошечко (Эммку уже не видать), командую: «обнимитесь… улыбка… снимаю!». Но вот снимки напечатаны – и я вижу: сестрица тут как тут! Стоит как ни в чём не бывало неподалёку от родителей, улыбается во весь рот, гораздо веселее, чем они… Выходит, в смотровом окошечке «Смены» я вижу не совсем то, что попадёт в объектив. Значит, снимая, надо делать поправку. Но какую? Можно ли её определить раз навсегда? Влияет ли расстояние на то, что войдёт в кадр?

И я начинаю экспериментировать.

Первый эксперимент производился над театральной афишей. Я потратил на неё чуть ли не целую плёнку. Сделаю снимок – и повторю его, чуть переместив аппарат. Потом отойду на пару метров. Новый снимок – опять всё то же… Результаты исследовательской работы вполне меня удовлетворили. На первом кадре видна была лишь левая часть афиши с началом слова «Бахчиса…», на втором уместился уже целиком «Бахчисарайский», на третьем – вся афиша с названием балета «Бахчисарайский фонтан», на четвёртом появилась и мама, стоящая возле афиши. Оказывается, экспериментировать – это тоже очень интересно, гораздо интереснее, чем просто щёлкать и перематывать плёнку!

Теперь голова моя постоянно была полна новыми замыслами, связанными с фотоискусством. Вряд ли я тогда понимал, что это – искусство, однако увлечен был им, как настоящий художник. Ведь художник живет в каждом ребенке, только не всегда ему дано проявиться…

Как только мы вернулись в Чирчик, я занялся устройством собственной фотолаборатории – как все знакомые мальчишки, которые увлекались фотографией. Ещё бы – среди нас не было таких богачей, чтобы отдавать плёнки в профессиональные лаборатории! К тому же самому проявлять и печатать – увлекательнейшее занятие! В домашнюю лабораторию превращалась по вечерам ванная комната. На доску, положенную поперёк ванны, устанавливались бачки для проявления, корытца для фотобумаги, фотоувеличитель, металлический фонарик с красным стеклом. Им я пользовался я редко – а вдруг засвечу плёнку? Насчет этого я был очень осторожен, всегда укладывал плёнку в бачок, засунув руки под одеяло. А попробуйте-ка на ощупь вставить плёнку, виток за витком, в пазы на круглом дне бачка! Пазы эти спиралью расходятся от центра к краям бачка. Ошибёшься, выскочит где-нибудь плёнка из паза – и намотается сама на себя, слипнется, не обработается проявителем! Уж я-то знал, у меня не раз так случалось… Диву даюсь – как хватало у меня терпения на эту мучительную процедуру. Я бесился после каждой неудачи, но почему-то ни разу не подумал: «всё…Хватит с меня, ну её к чёрту, эту фотографию!». Нет – назавтра, отщелкав новую плёнку, я опять запирался в ванной комнате.

Продолжались и мои эксперименты. Однажды, когда по телевизору должны были показывать «Трёх мушкетёров», меня осенило: буду снимать то, что на экране! Кадр за кадром! Великолепная идея: отпечатаю снимки, принесу в школу альбом – вот все ахнут! Не просто фотографии любимых героев, а фильм в фотографиях – такого ещё никто не видел!

Как только начался фильм, я уселся поближе к экрану и начал с бешеной быстротой отщёлкивать кадры, вставлять плёнку за плёнкой… Я извёл весь свой запас, штук пять. Хорошо, что родителей не было дома! Но я не думал ни о плёнках, ни о предстоящем разговоре с отцом, я наслаждался. Вот Д’Артаньян прокалывает шпагой кардинальского гвардейца… Клик! Вот четыре друга мчатся куда-то на конях… Клик!

И снова я ощущал что-то необычайное: я и снимал, и сам был в кадре, я был творцом!

Катастрофа обнаружилась уже вечером, как только я проявил первые плёнки, а во всей полноте раскрылась утром, когда они высохли. Все кадры оказались смазанные, размытые, нечёткие. Ещё бы – могла ли моя «Смена» справиться с такой сложной съёмкой! У неё не хватало скорости, чтобы поспеть за движущимся кадром, не раскрывалась, как надо, диафрагма. Я потерпел крах… А тут еще отец, обнаружив утром, что, вместо деревьев, видит чёрную, колышущуюся занавеску плёнок, заслонившую окно веранды, поднял ужасный крик:

– Что ты тут навешал? Это ты столько плёнок истратил за день? Ты что – ошалел? Не знаешь, сколько стоит плёнка?

Впрочем, пошумев, отец сравнительно быстро успокоился. Очевидно, он даже гордился тем, что его сын, совсем еще ребёнок, серьёзно увлекся фотографией. Время от времени отец рассматривал мои снимки, кое-что хвалил, а два года спустя, во время летних каникул – я тогда закончил пятый класс – он сам предложил мне:

– Хочешь поучиться у настоящего фотографа?

Ещё бы! Я был счастлив.

Фотограф этот – его звали Владимиром – работал на Химкомбинате, на том самом, который окутывал своим ядовитым дымом весь Чирчик. Для чего комбинату нужен был фотограф и занимался ли там Владимир только лишь фотографией – не знаю, на комбинате всё было окружено тайной (хотя всему городу было понятно, что там производят какое-то химическое оружие). Комбинат был настолько засекречен, что я беспокоился: впустят ли меня на его территорию? Но фотограф сумел оформить мне пропуск и я две недели ездил к нему по утрам. В фото студии – она помещалась на втором этаже небольшого домика рядом с заводскими корпусами – проходила только теоретическая часть занятий. Пособиями служили большие фотографии, висевшие на стенах. Подводя меня к одной из них, Владимир рассказывал, какого эффекта он хотел добиться, как обдумывал композицию кадра. И тут же показывал, как осуществлял это. Показывал на своём «Киеве» – это была прекрасная фотокамера, профессиональная, и я замирал от восторга, глядя на все эти кнопочки, рычажки, на объектив со съемными линзами. А потом начиналась практическая часть урока. Мы выходили из студии, останавливались, как на капитанском мостике, на верхней площадке наружной лестницы. Отсюда хорошо просматривалось большое пространство перед цехами. Сновали взад-вперед рабочие, подъезжали машины с каким-то начальством.

– Гляди-ка… Хороший кадр может получиться! – Владимир указывает на рабочего, толкающего тяжело нагружённую тележку. – Ну-ка, попробуй… Сначала моим. – И он вручает мне свой драгоценный «Киев».

Рабочий довольно далеко, но объектив сразу приближает его ко мне.

– Как будешь снимать? – спрашивает Владимир. Поместишь фигуру в центре снимка – виднее будет, как он пригнулся, напрягся, как ему тяжело… Ближе к краю – другой эффект, другое соотношение тележки и фигуры. Откроешь диафрагму полностью, вокруг всё будет расплывчато. Прикроешь – усилишь резкость.