за ними, пытаясь втащить Грегора в чащу. – Неужели ты так считаешь?

– Смотря с кем сравнивать, – пожала плечами Бэйр. – Если с царевичем Охмараги, то ты просто глиста вопящая, а если со мной, то вполне себе гора мышц.

– А как выглядит царевич Охмараги? Ты постоянно его упоминаешь, о чем бы мы ни говорили! Что у вас там с ним было, с этим прекрасным царевичем, а? – он говорил весело, но я слышал в его голосе недовольство. Неужели ему не нравится, что она училась магии у царевича? Какой же он вредный! Магия – то, без чего Бэйр жить не может, а он еще не доволен…

– Ну… – голос Бэйр наполнился веселой издевкой, она с восхищенным придыханием начала рассказывать. Я совсем не понимал, почему она вообще стала ему отвечать. – Это очень высокий мужчина, я ему едва до груди достаю. У него потрясающее мускулистое загорелое тело без единого волоска, а на плече очень красивая меняющая цвет татуировка. У него вытянутое лицо с широким подбородком с ямочкой, но с острыми чертами, чуть сгорбленный тонкий нос, голубые, как безоблачное небо, глаза, высокий умный лоб, черные с фиолетовым или синим – в зависимости от настроения – отливом волосы, мягкие, как пух, густые и очень пышные, к тому же длинные: ниже ягодиц. Он настоящий мастер боя и магистр магии, музыкант, певец, наверняка художник, танцор… его умения и таланты можно перечислять бесконечно!

– Боже, как ты за это совершенство только замуж не выскочила? – недовольно скривился Арланд.

– Вообще мы с ним как-то говорили об этом, когда нас все вокруг достали своими намеками, и пришли к некоторым выводам, – усмехнулась Бэйр. – Во-первых, меня не одобрят его родители: я для него слишком страшненькая и дети у нас те еще будут. Во-вторых, он меня раздавит в первую же брачную ночь – у него очень тяжелая кость. В-третьих, если бы и выскочила, то была бы не полноценной женой, а скорее наложницей в гареме, что просто унизительно. В-четвертых, он к ученицам не пристает и вообще женщинами интересуется так же, как ты стиркой!

– То есть как это… женщинами не интересуется? – Арланд даже приостановился от удивления.

– А вот так, для него это не главное. Как он сам говорит, магия – его единственная и вечная любовница. А от женщин одни проблемы, особенно если они не ведьмы.

– Сколько всего я слышал о сенари, как о неистовых любовниках, и тут узнаю, что их царевич чуть ли не монашескую жизнь ведет… Да, мир полон неожиданностей, – хмыкнул Арланд.

– На самом деле не то чтобы монашескую… – возразила Бэйр. – Просто он очень привередливый, да и здесь, на континенте, свободные в его понимании отношения – то есть отношения хозяин и молчаливая наложница – не приняты.

– Какой кошмар! – искренне возмутился Арланд. – Рабство, это ужасно… А сенари кичатся им, как главной гордостью.

– Знаешь, я с Кудеяром была как-то на корабле одного охмаражского торговца и видела тамошних рабов… Если честно, я по сравнению с ними выгляжу последней оборванкой! Поскольку сенари что-то вроде неотъемлемой части природы и могут влиять на нее, как захотят, у них на острове просто до неприличия плодоносные и богатые земли, они тоннами выкачивают из земли драгоценные камни, которые у них внутри страны вместо валюты, и еды там хватает сполна. Бедности просто неоткуда взяться, каждый при деле, а особенности рождаемости, – сенари всегда одинаковое количество, – не позволяют появиться перенаселению, излишних рабов отпускают на волю, и это обычно становится для них главным горем в жизни… Кудеяр так говорил.

– Я смотрю, он здорово прополоскал тебе мозги!

– Да, прополоскал. Он это умеет, – согласилась Бэйр.

Они продолжали перемывать кости несчастному царевичу до тех пор, пока мы, наконец, не вышли к речке, над которой роились легионы мошек и комаров и квакали зеленые лягушки, спрятавшиеся в тине и наивно считающее, что их действительно невидно.

Выйдя к речке, Арланд удовлетворенно кивнул, и мы вернулись обратно в лес, чтобы найти полянку или просто не заросшее кустами местечко для привала.

Мои ноги уже немного привыкли ходить, хотя это по-прежнему отнимало куда больше сил, чем обычно. Бэйр, посмотрев на мое измученное лицо, предложили мне превратиться в какого-нибудь зверька, у которого ноги не такие чувствительные части тела, но я отказался: никогда не знаешь, как поведет себя боль в других ипостасях. Она может исчезнуть, может усилиться, а может вообще переместиться, все зависит от особенностей расположения органов и мышц. Оборачиваться, имея раны, очень опасно, – они могут потом увеличиться почти на все тело. С болью то же самое.

Когда, наконец, местечко для лагеря было найдено, я чуть не упал на землю от облегчения… хотя все же упал, как только подумал о том, что наконец-то можно упасть. Только вот мой отдых продолжался не так долго, как хотелось бы. Когда походные одеяла уже были расстелены на плащах, а Арланд принес сухих веток и букетик ромашек для Бэйр, чтобы та изготовила защиту от комаров, встал вопрос об ужине.

Допустить к котлу Бэйр означало промучиться с больным животом следующие несколько дней, а о том, что мог сделать с едой Арланд, просто страшно было подумать… потому мне пришлось подняться с земли, доползти до костерка и начать готовить. Об охоте не могло быть и речи, потому на сегодня у нас в рационе опять была ненавистная мне каша с вяленым мясом и приправами, которые хоть немножко разбавляли отвратительный пресный вкус походной еды… Мда, если нас что и объединяло с Кудеяром, о котором недавно был разговор, так это ненависть к плохой и невкусной еде! Уж кто-то, а сенари понимают, что мы – это то, что мы едим.

За готовкой я не заметил, как быстро в лесу стемнело, а, заметив это, даже обрадовался. В темноте всегда легче засыпать, чем при свете, и сны хорошие мне снятся только когда вокруг темно, а когда светло – сплошные кошмары.

После ужина Бэйр по традиции достала карты и предложила мне играть. Я отказался и отправился спать на свой плащ… Но сон не шел, и потому я просто лежал с полузакрытыми глазами, слушал и наблюдал.

Арланд, как и я, отказался от карт, в итоге они вместе с Бэйр устроились напротив костра и заговорили о чем-то, не совсем мне понятном.

– Знаешь, я все думаю о Закае, об Анук… – начала Бэйр, обняв колени и смотря в огонь. – Закая говорил, что инквизиторы рано или поздно сходят с ума, говорил о тебе,