«Должно быть, я был первым, кто познакомился в США с этими статьями, – рассказывает он. – Тогда я заканчивал свою книгу „Метаморфозы Тинтина“, а поскольку Эрже при оккупации публиковался в Le Soir, я заказал эти газеты по абонементу в библиотеку Вайденера в Гарварде. Как-то раз в конце 1982 года Джеффри Мелман подошел ко мне в читальном зале, когда я читал подшивки Le Soir времен войны. Он давно был близок к Деррида, а потом интересовался юношескими статьями Мориса Бланшо. Я сказал ему: „Поскольку ты интересуешься темным прошлым интеллектуалов, посмотри, что я нашел на Поля де Мана“. Я показал ему некоторые красноречивые пассажи из статей, которые прочитал в предыдущие дни, не придавая им особого значения. Он же в отличие от меня сразу почувствовал, что эти тексты могут произвести эффект разорвавшейся бомбы. Впрочем, он сам был из Йеля, знал Поля де Мана и работал с ним, а еще хотел перейти в Гарвард. Он сказал мне, чтобы я сам предал это дело огласке. Я же отказался, но лишь потому, что статьи показались мне конформистскими и малозначительными, а сам Поль де Ман, с моей точки зрения являвшийся не первостепенной для литературной критики фигурой, не заслуживал подобной полемики. Но я пообещал ему оставить еще на одну-две недели газеты, прежде чем отослать их обратно в Бельгию. И если бы он захотел подробно их прочесать, материал у него был, ему было достаточно заказать их, зайдя в библиотеку еще раз. Насколько я знаю, он ничего не сделал, хотя он сразу понял масштаб дела, просмотрев то, что я ему показал. Я говорил об этих статьях и Барбаре Джонсон, также близкой к Деррида, но она почти не обратила на это внимание: „История“ ее не интересовала»[1019].

Необходимо признать, что проследить за жизнью и деятельностью Поля де Мана было бы несложно любому человеку, мало-мальски знакомому с историей Бельгии межвоенного периода и времен оккупации. Достаточно было изучить его связи с дядей Анри де Маном (1885–1953), автором знаменитой работы «По ту сторону марксизма», который с 1938 года был председателем Бельгийской рабочей партии, а потом во времена оккупации присоединился к нацистскому движению. Анри де Ман был фигурой первой величины, влияние которой в 1930-х годах простиралось далеко за пределы Бельгии. Его старый товарищ по политической борьбе Поль-Анри Спак сказал о нем так: «Его заблуждения, очень серьезные, превратившие его в пугало и отщепенца, не помешают мне сказать то, что он самый настоящий из социалистических мыслителей XX века, один из тех немногих людей, в которых иногда я чувствовал гениальность»[1020]. Историк Зив Стернхелл отводит ему важное место в своей книге «Ни правые, ни левые. Фашистская идеология во Франции», объясняя, что «плановое хозяйство» Анри де Мана «для социалистической мысли тех времен выступает самой глубокой попыткой, предпринятой в межвоенный период. Речь идет об оригинальном опыте, чрезвычайно важном для политической теории»[1021]. Однако прошлое Поля де Мана могло бы всплыть и в силу других обстоятельств. Дело в том, что знаменитый критик Жорж Пуле, автор «Исследований человеческого времени», профессор в Университете Джонса Хопкинса и в Университете Цюриха, был младшим братом Робера Пуле, бельгийского коллаборатора, гораздо более радикального, чем Поль де Ман: Робер Пуле был осужден и приговорен к смерти в 1945 году, но по_ том приговор смягчили: изменили на ссылку. Представляется немыслимым, чтобы Жорж Пуле не знал, что представляла собой, по крайней мере в общих чертах, «война Поля де Мана». Дело не получило скандальной огласки при его жизни еще и потому, что никто этого не хотел, пока он руководил лучшим факультетом сравнительного литературоведения в США.

Все, кто знал де Мана, отмечают, что он не любил распространяться о том, что касалось его жизни до приезда в США. Он нашел свое призвание в Америке: все предшествовавшее больше не имело значения. Когда Джеффри Хартман однажды поинтересовался у него, почему у него такая скудная библиография до 1953 года, отметив, что должен же он был что-то опубликовать до этой даты, де Ман ему лаконично ответил: «Ничего, кроме всякой журналистики»[1022].

В конце 1987 года скандал, начатый New York Times, приобретает серьезные масштабы. И так же, как в случае дела Хайдеггера, полемика вскоре распространяется на деконструкцию в целом. Хотя де Ман умер четыре года назад, Деррида и близкие к нему исследователи живы и вполне заметны на интеллектуальной сцене. Все хулители Йельской школы и трудов Деррида понимают, что судьба подарила им шанс. По словам Newsweek, Джеффри Мелман, профессор французского языка в Университете Бостона, договаривается до того, будто есть «причины видеть в деконструкции как таковой обширный проект по амнистированию политики коллаборации времен Второй мировой войны»[1023]. Эта ассоциация, сколь абсурдная, столь и бесцеремонная, будет в следующие недели подхвачена разными изданиями: The New Republic посвящает отдельную статью теме «Фашисты и деконструкция», LA Times говорит о «Человеке, который смошенничал с деконструкцией»[1024].

Деррида реагирует нервно, а кампания в прессе только набирает обороты. В январе 1988 года, чуть меньше, чем через месяц после публикации статьи в New York Times, он берется за текст, в котором проводит тщательный анализ дела. И хотя название его поэтическое – «Как моря шум в глубине раковины: война Поля де Мана», – сам текст как нельзя более воинственный и намного более прямой, чем любая из предыдущих работ Деррида. Эта большая статья, как того и требует положение дел, сначала выходит в США в переводе старого друга Деррида Пегги Камюф, которая с этого времени становится одним из самых верных его переводчиков[1025].

Прежде чем Деррида переходит к собственно анализу, его текст «Как моря шум в глубине раковины» представляется своего рода рассказом. Деррида, который вскоре после смерти Поля де Мана говорил, что никогда не умел рассказывать истории, на этот раз вынужден сделать это. Рассказывая о том, как он познакомился с подборкой из газеты Soir, он не стремится скрыть, в какое замешательство сначала пришел:

Уже при первом чтении я понял, что, увы, узнаю то, что грубо могу назвать идеологической конфигурацией, дискурсивными схемами, логикой и тезаурусом аргументов, имеющих вполне определенный характер. В силу собственного положения и тренировки я еще в детстве научился безошибочно их определять. И вот уж странное совпадение: ко всему прочему оказалось, что все эти темы составляют предмет семинаров, которые я веду уже четыре года, а также моей последней книги о Хайдеггере и о нацизме. Моими