де Мана. Но в этот момент тонкости внутренних разногласий он терпел еще меньше, чем обычно. К сожалению, не нашлось достаточно сильного человека, чтобы убедить его выбрать другую стратегию, менее агрессивную и более подходящую для американского контекста. То, как он ответил в своем тексте „Как моря шум в глубине раковины“, только ухудшило ситуацию. В этом тексте увидели пример манипуляции, словно бы вот к чему в конечном счете приводят деконструктивистские интерпретации – к тому, чтобы найти извинения для антисемитских статей, приписать тексту какой угодно смысл, лишь бы отвести от него обвинения в нацизме! Вся эта история стала настоящей катастрофой. В некоторых отношениях мы от нее так и не оправились»[1033].

В период после публикации работы «Как моря шум в глубине раковины» редакция журнала Critical Inquiry получает много писем, в большинстве своем гневных. «Не будет преувеличением сказать, что ваша статья вызвала больше споров и реакций, чем любой другой текст, опубликованный на нашей памяти», – написал Деррида один из редакторов журнала[1034]. Шесть таких комментариев выбраны для публикации в Critical Inquiry, но, поскольку в них часто содержатся откровенные нападки на Деррида, их заблаговременно отослали ему, чтобы он мог на них ответить. В первые дни 1988 года Деррида пишет длинный ответ всем сразу. Эта статья примерно на 60 страницах, переведенная Пегги Камюф, вышла под заголовком «Биоразлагаемые. Семь фрагментов из дневника» (Biodégradables. Seven diary fragments)I, но на французском она так и не будет опубликована, настолько она привязана к американскому контексту. Деррида, задетый за живое, жестко отвечает тем, кто высказал критику или сомнения, независимо от их сути. Тот, кого выставили за дверь школы в 1942 году, в то самое время, когда Поль де Ман публиковал свои статьи в Le Soir, признает, что он «очень плохо переносит все эти уроки бдительности, которые [ему] по этому поводу желают преподать»[1035].

Нужно будет дождаться 10 марта 1990 года, чтобы в Париже в рамках суббот Международного коллежа философии, состоялось более спокойное и глубокое обсуждение. Мишель Деги, Элизабет де Фонтене, Александер Гарсиа Дютман и Мари-Луиз Малле – каждый из них дает свой комментарий на «Воспоминания для Поля де Мана», а потом и сам Деррида продуманно отвечает им, не отвергая с порога возражения, высказанные ему некоторыми участниками. Он признает, что эти вопросы остаются для него «сложными испытаниями». В беседе с Элизабет де Фонтене он спрашивает себя о молчании, которое хранил Поль де Ман, в том числе в общении с ним:

Я не знаю, почему он мне ничего не сказал и почему не говорил об этом почти ни с кем, по крайней мере с очень немногими… У меня нет ответа. Я не знаю, у меня есть только гипотезы. Я познакомился с де Маном в 1966 году, и с 1975 года у нас были очень тесные отношения, когда я каждый год приезжал в Йель на три-четыре недели. Поль де Ман стал для меня тогда и остается поныне дорогим другом, но мы знали друг друга мало, мы мало что знали о наших «жизнях», так бывает!

Для Деррида это повод уточнить свою концепцию дружбы и то важное место, которое он отводит в ней секрету. Он не считает, что условием дружбы является близкое знакомство «или то, что запросто называют близостью или же знанием другого».

Наши «коммуникации», если пользоваться этим смешным словом, всегда были очень сдержанными. Знаки дружбы давались очевидные, но мы мало что говорили друг другу. Я ему, и он мне.

Когда я говорю: быть может, я всегда знал или, возможно, он думает, что я всегда знал, я не могу исключить, что он говорил себе в целом что-то такое: эти вещи достаточно известны (поскольку теперь мы знаем, что он говорил о них с другими), возможно, слух о них уже распространился, возможно, что Жак Деррида знает о них, но он не говорит о них, этим делам уже 30 лет, так что не будем о них говорить. Так могло быть. Вы знаете, как с такими вещами бывает «в обществе»: у кого-то есть секрет, но, главное, что он держит самого себя в секрете, он единственный, кто не знает, что все всё знают…

Почему я никогда не задавал вопросов? Я знал, что у Поля де Мана была сложная история: он уехал из Бельгии сразу после войны, в Америке он устроился, наделав немало шума, по крайней мере в академии. Однажды он сказал мне: «Если вы хотите узнать о моей жизни» – вот как мы говорили друг с другом, – »прочитайте роман Генри Томаса „Клятвопреступление“»… Я покупаю этот роман, читаю его, и я совершенно потрясен. Там не говорилось о Бельгии, действие разворачивалось позже, в США. Я написал де Ману, рассказав ему о своих эмоциях. Но не получил ответа. Он сам сказал мне однажды, намекая на Glas и «Почтовую открытку»: «У вас есть такие книги, о которых я с вами не буду говорить. Я ничего вам о них не скажу». Дружба считается с некоторыми умолчаниями, с несказанным и с секретом, которые не обязательно для нее смертельны[1036].

На той же встрече в Международном коллеже философии Деррида впервые, насколько мне известно, поднимает тему непростительного, которая впоследствии будет занимать важное место в его мысли:

Я никогда не знаю, у кого есть право требовать признания, бывает ли вообще когда-то признание, и, главное, у кого есть право прощать, говорить «я прощаю». Фраза «я прощаю» представляется мне столь же невозможной или по крайней мере той, что невозможно произнести от своего имени с какой бы то ни было уверенностью, столь же невозможной, что и требование признания и, быть может, что и само признание. Однако я написал «непростительное». Я не уверен, что поступил верно, и в любом случае я этому не рад.

Этот безусловно сложный период отмечен и другими дебатами. Книга Юргена Хабермаса «Философский дискурс о модерне», вышедшая в Германии в 1985 году, переведена в Gallimard в апреле 1988 года. Две из этих 12 лекций посвящены автору «Письма и различия». Но поскольку, по словам Хабермаса, «Деррида не из тех философов, что любят приводить аргументы», он сразу же заявляет, что его анализ будет опираться на работы его «учеников-литературоведов, выросших в среде англосаксонской полемики»[1037]. Главной точкой отсчета для него служит работа Джонатана Кал лера «О деконструкции».

Поскольку Хабермас – давний разоблачитель