книге. В сознании постоянно присутствовали память о недавнем насилии и угроза будущего насилия. Если одного из двадцати знакомых между собой людей арестовывали, этого было достаточно, чтобы держать в страхе остальных. Повсюду присутствовали осведомители тайной полиции, и даже если их не было, люди все равно думали, что они есть. Настойчивая и непрерывная пропагандистская обработка людей в школах и СМИ, на улицах и на внешне «аполитичных» митингах и мероприятиях также придавала лозунгам ореол состоятельности и убеждала в незыблемости системы. Что можно было возразить на все это?

В то же время риторика, используемая властями, могла быть очень привлекательной. Послевоенная реконструкция, несмотря на то что при ином политическом устройстве она шла бы эффективнее и быстрее, явно продвигалась вперед. И хотя коммунистические власти не всегда соблюдали в этом меру, они все-таки действительно объявляли войну невежеству и безграмотности, равнялись на силы науки и технического прогресса и взывали к тем, кто наделся на радикальное переустройство общества после ужасной войны. Ежи Моравский, в 1950-е годы состоявший в политбюро Польской рабочей партии, вспоминал: «На первых порах я был преисполнен энтузиазма. Мне казалось, что мы собираемся создавать новую Польшу, отличную от предвоенной Польши… что мы позаботимся о тех, с кем плохо обращались в прошлом»[1152]. Другой поляк, в то время служивший младшим офицером, вспоминал, что в те ранние годы «работа ждала людей, Варшава возрождалась, промышленность восстанавливалась, каждый мог учиться. Строились новые школы и университеты — и все эти блага были бесплатными»[1153].

Одновременно систематическое разрушение альтернативных источников власти и гражданского общества, также описанное в предшествующих главах, означало, что те люди, кто сомневался в системе и ее ценностях, чувствовали себя изолированными и одинокими. Писатель-сатирик Яцек Федорович вырос в семье, скептически относящейся к режиму, но он не знал, что думают о коммунизме его одноклассники, и никогда не спрашивал их об этом: «Террор был таким, что о нем просто не говорили»[1154].

Кроме того, у коммунистов были влиятельные покровители на Западе; среди них — интеллектуальные знаменитости уровня Жан-Поля Сартра и Пабло Пикассо, которые придавали коммунистической идеологии флер легитимности и заставляли многих жителей Восточной Европы считать себя не советскими подданными, а подлинным авангардом континента. Ведь если Западная Европа полевела, то почему с Восточной Европой не может произойти то же самое? В 1948 году Пикассо посетил Польшу, где принял участие во Всемирном конгрессе интеллектуалов за мир. И хотя он снял наушники синхронного перевода, отказавшись слушать нападки советских гостей на экзистенциализм и Томаса Элиота, все остальное, похоже, художник одобрял[1155]. Пикассо остался в стране на две недели, подарил несколько расписанных им керамических изделий Национальному музею и нарисовал русалку, символ Варшавы, на стене одного из новых многоквартирных домов для рабочих, построенных в стилистике социалистического реализма в центре города. К сожалению, рабочим стали досаждать многочисленные посетители, приходившие во двор посмотреть на творение мастера, и они в конце концов замазали его[1156].

Имел место и прямой подкуп. Он проявлялся во многих формах, от хорошо оплачиваемых работ и эксклюзивных вилл, предлагаемых известным писателям и художникам, до повышения зарплат немецким инженерам и ученым, соглашавшимся остаться в ГДР. Государственным служащим уровнем пониже зачастую предлагалось очень дешевое или бесплатное питание, улучшенные жилищные условия и продовольственные пайки. На высших этажах власти привилегии были весьма изысканными, особенно по стандартам того времени. В 1946 году секретарь парткома в венгерском городе Чакберень устроил грандиозный обед на вилле, которую он конфисковал у местного дворянина. Один из гостей вспоминал этот вечер так: «Вилла была украшена иллюминацией и декорирована. По правую сторону от входа охотничий клуб выставил почетный караул в праздничной униформе, а слева выстроились лидеры партийной молодежи в голубых рубашках и красных галстуках… Снаружи были припаркованы американские лимузины, два советских военных джипа, несколько мотоциклов и конных экипажей. Здесь же находился и полицейский автомобиль… В большой зале длинный стол был сервирован жареным поросенком, икрой, индейкой, а также диким кабаном, фазаном и фаршированным гусем. Сладкое вино „Мерано“ из конфискованной винодельни наливалось в хрустальные бокалы из хрустальных бутылок…»[1157]

В Будапеште и Берлине партийные вожди «подбирали» особняки, освобождавшиеся уехавшей буржуазией. В Варшаве партийная элита предпочитала проводить время за пределами столицы, в городке Констанцин, где в распоряжении номенклатуры имелись собственные рестораны и кинотеатр, а также советская вооруженная охрана. Согласно Юзефу Святло, бежавшему из Польши в 1953 году высокопоставленному «чекисту», когда Болеслав Берут находился в своей резиденции, парк вокруг нее был «заполнен людьми в темных костюмах и с портфелями или просто держащими руки в карманах»: «Они находились здесь на тот случай, если вождь вдруг захочет пообщаться с „массами“». Этот рассказ можно было бы принять за небылицу, но он удивительно перекликается с воспоминаниями Джоэля Аджи о детстве, проведенном в доме его отчима, восточногерманского писателя, который тоже проживал на охраняемой территории за пределами Берлина. Как рассказывает Аджи, поблизости располагалась вилла Вильгельма Пика: «Перед ней всегда стояли черные лимузины, а также бронемашины и армейские джипы. Место было окружено кольцом из колючей проволоки и постоянно патрулировалось. Каждый понимал, что к этому дому лучше не приближаться»[1158].

Сотрудники спецслужб привлекались и к оказанию иных услуг, помимо охраны. Согласно Святло, все повара, официанты и уборщицы в доме Берута состояли в штате министерства безопасности, получая зарплату именно в этом ведомстве. Прочие высокопоставленные сановники тоже наделялись большим штатом прислуги и просторными резиденциями. Станислав Радкевич, руководитель тайной полиции, имел квартиру в Варшаве, виллу в Констанцине и четыре машины с водителями, обслуживающими его надобности. Даже чиновники среднего звена, например заместители министров или ответственные сотрудники спецслужб, подобные Святло, «имели в распоряжении бесплатные квартиры со слугами и машины», а также бесплатно обеспечивались одеждой, обувью, постельным бельем и даже носками, перчатками и портфелями[1159].

Существовала специальная система финансового поощрения людей, которые желали работать на режим тайно, причем особые условия предлагались тем, кто был готов перейти на другую сторону. Одна из наиболее успешных шпионских операций Штази стала возможной потому, что «чекистам» ГДР удалось подкупить низового сотрудника Федеральной разведывательной службы Западной Германии (Bundesnachrichtendienst — BND). Ганс-Иоахим Гейер, бывший член нацистской партии, успел проработать на должности курьера BND лишь несколько недель, когда его поймали восточные немцы. На допросе он быстро во всем сознался, но при этом заявил, что «может оказаться полезным».

Руководство Штази незамедлительно внесло фамилию Гейера в платежную ведомость: его первая зарплата поступила 12 декабря 1952 года. Гейер продолжал ездить в Западный Берлин, поддерживая свои контакты.