закрытыми дверями обсуждались все наиболее серьезные проблемы, включая дефицит стройматериалов, нехватку спецодежды для рабочих, сбои транспортной системы, антисанитарию в бараках, неполадки в работе плавильных печей. Результатом этого разговора стал пухлый отчет, возлагавший ответственность за выявленные недостатки на министра металлургии Фрица Зельбманна, которого обвинили в халатности и оштрафовали. Ему было сказано, что он сохранит свое место при единственном условии: если возглавит экспертную комиссию, которая в трехмесячный срок все поправит и наладит.

Со своей стороны, спецслужбы провели собственное расследование плохой работы новейших доменных печей. Ее руководитель Вильгельм Цайссер лично подготовил рапорт под названием «О подозрениях относительно саботажа при планировании и строительстве в Айзенхюттенштадте». По рекомендации советских наставников он тоже назвал главной причиной всех допущенных просчетов «полностью безответственное поведение министра Зельбманна». Ходили даже слухи о подготовке показательного процесса — возможно, по типу «шахтинского дела» 1930-х годов, в ходе которого несколько незадачливых советских инженеров были осуждены за целый ряд производственных аварий, к которым они были непричастны. Министр и его коллеги спаслись от ареста и публичного унижения лишь благодаря прибытию группы советских специалистов. Всесторонне изучив проект, они одобрили конструкцию печей, но раскритиковали немецких коллег за «неопытность»: низкая норма выработки была обусловлена не саботажем, а неправильной пропорцией кокса и железной руды[1144]. Впрочем, давление на инженеров Сталинштадта оставалось настолько сильным, что технический директор предприятия Ганс Кёниг открыто сетовал на постоянные нападки и обвинения, а в 1955 году бежал на Запад[1145].

Определенная толика ответственности за неудачи возлагалась и на рядовых рабочих. Пресса Сталинвароша активно обличала «уголовников, проституток и прочие деклассированные элементы», которые бесчестными путями проникли в город, а теперь портили показатели преступности и саботировали усилия честных граждан. В этих обвинениях была доля правды. Сталинварош оставался крупнейшей строительной площадкой в стране, и сюда в поисках фортуны стекались самые разные люди. Ужасающие условия жизни — перенаселенность, нехватка развлечений, дефицит жилья — подталкивали рабочих, хотя и не всегда, к дурному и безнравственному поведению. В женской строительной бригаде, которую возглавляла Теван, трудились нескольких бывших проституток: «Некоторые из них, конечно, продолжали „работать“ и в Сталинвароше, но другие действительно хотели начать новую жизнь. Одной такой девушке я активно помогала, и позже она стала продавщицей в местном магазине. Каждый раз, когда я ходила за покупками, она предлагала мне лучшие товары — так она выражала свою признательность»[1146].

Впрочем, большинство рабочих и работниц, приехавших в новые социалистические города, не были ни преступниками, ни проститутками; точно так же большинство посетителей здешних пивных отнюдь не имело отношения к бандитам и головорезам. В конечном счете мифология Сталинвароша как презирающего закон города «золотой лихорадки», где могло произойти все, что угодно, а никакие правила не действовали, скорее была удобной, чем реальной. Подобно обвинениям в промышленном саботаже, она помогала объяснить, почему уровень жизни не повышается, почему квартиры стоят недостроенными и почему сталелитейные заводы советского образца, возведенные с «чистого листа», не в состоянии выполнять амбициозные планы коммунистической партии.

Кампании против прогульщиков, «криминальных элементов» и прочих антиподов социалистической морали могли, разумеется, быть более или менее успешными. Но скрывать расширяющуюся пропасть между пропагандой и реальностью становилось все сложнее, и со временем даже те жители «социалистических городов», которые на первых порах преисполнялись энтузиазма, утратили последние иллюзии. Проработав несколько лет молодежным лидером, Элек Хорват был призван в армию, получив офицерское звание. Юлия Коллар, ставшая Юлией Хорват, была приглашена на партийные курсы в Будапеште, где попала в неприятную ситуацию, публично выступив против государственного займа «в защиту мира», фактически представлявшего собой разновидность государственного налога — вносимые рабочими деньги возвращались в карман государства.

Возглавляя производственную ячейку Лиги рабочей молодежи, она была обязана заниматься распространением этих облигаций среди коллег: чем больше облигаций удавалось продать, тем выше было положение секретаря ячейки в иерархии молодежного движения. Юлия полагала, что неправильно убеждать людей влезать в долги ради того, чтобы покупать государственные ценные бумаги; ей не хотелось заниматься этим, несмотря на опасность того, что молодое семейство могло выпасть из разряда «образцовых кадров». Более того, она высказалась об этом громко. Вскоре кто-то спросил ее, гордится ли она мужем, которому в столь молодом возрасте удалось стать офицером, и она ответила отрицательно: ей не нравилась работа мужа, из-за которой большую часть времени он отсутствовал дома. Об этом разговоре, а также о комментариях касательно облигаций доложили директору партийных курсов. Вызванная для объяснения, Юлия заявила, что никакого «вражеского умысла» в ее словах не было — она просто выражала свое мнение. Инцидент был исчерпан, и Коллар отправилась в Сталинварош в прежнем статусе партийного активиста. Но к работе на стройплощадке она больше не возвращалась и никакой ностальгии по «социалистическому городу» в его поздние годы уже не испытывала.

Когда энтузиазм иссякал, вместе с ним уходили и утопические мечтания. Кончина Сталина в 1953 году не повлекла за собой мгновенных изменений: названия «Сталинштадт» и «Сталинварош» сохранялись до 1961 года, когда оба города были без лишнего шума переименованы в Айзенхюттенштадт и Дунайварош соответственно. Но зато новые архитектурные принципы заявили о себе сразу. Уже в декабре 1954 года Никита Хрущев развернул кампанию за «индустриализацию архитектуры». В речи, провозглашавшей продолжение политической борьбы с капитализмом, он с жаром рассуждал о панельных зданиях, железобетоне усиленной прочности и типовых квартирах. Новый советский лидер обрушился на архитекторов, которые слишком увлекались оформительскими изысками: «Им нужны красивые формы, а людям требуются квартиры». Он также раскритиковал излишества сталинского социалистического реализма: «Некоторые архитекторы имеют страсть к украшению высотных зданий шпилями, придающими им религиозный вид. Вам нравятся силуэты церквей? Я не хотел бы спорить о вкусах, но для жилых домов такое оформление неуместно… Жителям это не создает никаких дополнительных удобств, а вот строительство и эксплуатация такого здания удорожаются»[1147].

В соответствии с новыми политическими веяниями ЦК КПСС и Совет министров СССР приняли в ноябре 1955 года постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», положениям которого последовала и Восточная Европа. Еще раньше, в январе 1955 года, речь Хрущева появилась в немецком переводе, а в феврале партийное руководство в Берлине заявило, что в дальнейшем все строительные работы в стране будут проходить под новым лозунгом: «Лучше, дешевле, быстрее!»[1148] Вскоре дома из сборных блоков, получившие недобрую славу Plattenbau (панельные), начали возводиться в Сталинштадте и других городах ГДР.

Мэрия со шпилем, планируемая для Сталинштадта, так и не была построена. Та же участь постигла и культурный центр на главной площади Новой Гуты, ныне переименованной в площадь Рональда Рейгана и находящейся на