Мою дивизию на Литовском полуострове могут отрезать. Надо брать вал во что бы то ни стало. Эту же просьбу передает а командующий махновской армией Каретник, стоящий рядом со мной.

— Послушайте, — сказал Фрунзе Лукашке, — скачите сейчас к своему отцу и передайте ему мой приказ — немедленно атаковать вал! Я сам позабочусь о доставке красноармейцам ужина на укрепление Турецкого вала.

Выслушав сына, Иванов с холодной неустрашимостью двинул свой полк вперед. Справа и слева, наполняя топотом воздух, поднялись соседние с ним полки.

— Можно мне остаться с тобой? — попросил у отца Лукашка.

В это время доложили, что убит командир роты, в которой Лука раньше служил пулеметчиком.

— Оставайся в роте, — переведя дыхание, приказал сыну Иванов. — Тебя любят красноармейцы, и ты способен увлечь их своим примером. Продвигайтесь вперед, но почаще прижимайтесь к земле.

Лука, падая и подымаясь на вспаханной снарядами земле, побежал к своей роте. Интенданты раздавали ножницы для резки проволоки, лестницы, соломенные маты.

Первая штурмовая колонна, составленная из коммунистов, поднялась в атаку. Люди шли по голой заранее пристрелянной противником местности. Убитые падали головой вперед, своими телами прикрывая отвоеванную землю. Вместе с этой колонной, держа винтовку наперевес, ушла Дарья. Разорвавшийся снаряд осколком сбил папаху с ее головы. Так, с непокрытой головой, с растрепавшимися на ветру черными блестящими волосами, исчезла она с Лукашкиных глаз в клубах порохового дыма.

Встреченные тучей свинца, штурмующие колонны вынуждены были остановиться, залечь под проволокой. Они ожесточенно принялись резать, рубить ее.

Через два часа поднялась в атаку вторая штурмовая волна. Вместе со стрелками на вал шло пятнадцать бронемашин с намалеванными на них красными звездами. Но и вторая атака с большими потерями была отбита артиллерийским огнем.

Наступил рассвет. Где-то на недосягаемой высоте томилось бескровное солнце. Около десяти часов слоистый туман стал рассеиваться. Перед полками вновь обнажился проклятый Турецкий вал, снизу доверху поросший колючим терновником проволочных заграждений.

Весь день рвались снаряды, стаями проносились пули. Голодные бойцы лежали, не поднимая головы, об отступлении нечего было думать, все, что поднималось над землей, поражалось сплошным пулеметным огнем.

В сумерки Иванов сделал третью попытку атаковать вал. Он понимал, что в этом бою решалась будущность народа.

Бойцам удалось захватить несколько саженей второй полосы проволочных заграждений. Под проволокой бездыханными полегли почти все штурмовавшие. Больше пятисот человек недосчитал в своем полку Иванов.

В полночь, освещенный красным светом прорвавшегося сквозь туман месяца, Иванов бросился в четвертую атаку. Он не знал, сколько еще раз ему придется подымать людей, чтобы пройти каких-нибудь двести аршин, отделявших его от вала.

Атака следовала за атакой. На стены Турецкого вала одна за другой наваливались волны атакующих. Артиллерийский, пулеметный и винтовочный огонь, усиленный огнем двух белых крейсеров, стоявших в Каркинитском заливе, расстроил ряды красноармейцев.

Быстро перестроив полк, Иванов снова пошел в атаку. Несколько десятков смельчаков, среди которых была Дарья, спустились к заливу, чтобы по мелководью обойти вал и выйти в тыл противнику. Ничто уже не могло остановить этих несокрушимых, сутки не евших и не пивших людей.

Все пережитое, казалось, изгнало из сердца Луки страх. Три общих для всех красноармейцев побуждения владели им: не оказаться трусом в глазах товарищей, обязательно победить, остаться в живых.

Лука поднялся вместе с отцом. Вал был совсем близко. Красноармейцы, швыряя гранаты, бросились вперед с неистовым криком:

— Даешь Крым!

Грохот орудийных выстрелов накатился со стороны неприятеля; стреляли в упор, на картечь. Все окуталось дымом. Пахло серой и терпкой кислотой крови. Иванов первым с криком: «Смерть Врангелю!» — взобрался на скользкий от крови вал, следом за ним, ударяясь о его сапоги, карабкался Лукашка, а за ними ворвались на вал штурмующие, оставшиеся в живых. Ширина вала была не больше четырех аршин, повсюду стояли лужи крови, холодно сверкавшие под луной, валялись раненые и убитые. Белые артиллеристы спокойно, как на учении, повернули жерла орудий вдоль вала. Никто из них не бежал.

На секунду наступила прозрачная тишина. Среди нее отчетливо было слышно, как офицер, очевидно повторяя чью-то напыщенную фразу, крикнул:

— Могущество армии определяется калибром ее орудий… Огонь!

«Черт знает что за люди это офицерье, даже умирают с позой», — подумал Иванов.

Раздался последний артиллерийский залп с Турецкого вала. Когда дым разошелся, Лука увидел вокруг себя кровь и трупы, покрывшие узкую полосу земли, и еще увидел он офицера в светло-зеленой английской шинели, поднявшегося из-за орудия.

— До скорого свидания, товарищи! — насмешливо крикнул офицер и выстрелил себе в висок из нагана.

Пять белогвардейцев подняли руки, но тут же упали на землю — кто-то из своих срезал их из ручного пулемета. Вокруг валялись винтовочные гильзы, сорванные впопыхах золотые погоны и, как цветы иммортелей, жалобно глядели с земли втоптанные в грязь белые офицерские кокарды. Пленных на валу не было. Его защитники погибли все, до последнего человека. Иванов, окровавленный, лежал на орудийном лафете, кто-то уже успел накрыть его полковым знаменем. Вокруг него толпилось человек пятьдесят товарищей — все, что осталось от полка.

— Передай командующему, что в два часа семь минут нами взят Турецкий вал… — приказал Иванов сыну.

В прожекторном мертвенном луче, упавшем с французского миноносца, появилась Даша. Узнав Иванова, заголосила по-бабьи, припала к его телу. Вся она была залита кровью.

— Как покалечили тебя, мой ненаглядный, весь в дырах, как решето, — запричитала она.

— Негоже живому человеку думать о смерти… смерть — дело последнее, — прошептал Иванов. Появление Даши в эту грозную минуту перевернуло его сердце.

Горели бронемашины и бревна, вывороченные снарядами из траншей. Скаженный ветер раздувал пламя, клонил его книзу. Казалось, горит земля, было светло как днем. Красноармейцы обыскивали убитых, забирали подсумки с патронами, кто-то жадно пил из трофейной фляжки, проливая на шинель пахучий коньяк. Появились сестры и санитары с носилками.

На валу, обкуренный пороховым дымом, с ног до головы засыпанный землей, показался Фрунзе. Он внимательно выслушал рапорт раненого командира, спросил:

— Где комиссар полка?

— Убит!

— Командиры рот?

— Убиты все до одного!

— Дорогой ценой достался нам Перекоп, — проговорил Фрунзе. Оглянулся, увидел Луку, сказал ему: — Вы знаете дорогу в Чаплинку. Соберите остатки полка и отправляйтесь в тыл на отдых… Преследовать отступающего противника будут наши конные части.

— Как на отдых? — изумился Лука. Им уже владело нетерпеливое желание поскорее добраться до моря; он еще никогда его не видел.

От Сиваша тянуло тиной. В воздухе по-утиному пролетела брошенная граната, едва слышно разорвалась где-то внизу. Ближайший к Луке красноармеец вдохнул полной грудью воздух, счастливо промолвил:

— Пахнет Волгой… Из Самары я… Еще один рывок — и поедем, браток, по домам… Столяр я…

…Только на