Насер сводил дело к тому, что Багдаш выступает против объединения, а мы поддерживаем Багдаша, и в этом заключается ошибка. Говорил, что мы не разбираемся в арабских вопросах и стоим на ложном пути, смотрим на объединение не собственными глазами, а глазами Багдаша, который исходит из узко политических позиций. Затем Насер дал понять, что это только начало. Объединение будет разрастаться. Я в ответ говорил, что сильный Египет нас не беспокоит. Наоборот, мы довольны. Все, что в наших силах, делаем и будем делать, чтобы Египет укреплялся, как и весь арабский мир. Мы в принципе с одобрением относились к идее единого арабского государства. Нас его возникновение не испугает. Не в том дело. «Мы хотим дружить с вами, – сказал я, – и сплачивать наши усилия в борьбе против реакционных сил. Зачем нам выступать против объединения арабских стран? Если же мы сейчас, в конкретных условиях, такое объединение не поддерживаем, то исходим из своих взглядов, считая, что вы ошиблись, когда пошли на него. Да и сейчас ошибаетесь, если думаете, что извлечете какие-то особые выгоды для Египта. Наоборот, такое объединение ослабляет ваши позиции».

Насер с моими доводами не соглашался, не понимал меня. Я привел ему такой пример: «Господин президент, у вас коммунисты в подполье, их руководство сидит в тюрьмах, а в Сирии коммунисты пользуются свободой. У вас нет и не было настоящего парламентского строя, а сирийцы привыкли к парламенту. Там есть партии, есть парламент, люди публично высказывают свою позицию и голосуют за нее. Там существует буржуазная демократия. Из арабских стран Сирия самая демократическая страна. Сейчас вы ее фактически лишили парламента. Если номинально он и остался, то реально вы взяли решение всех вопросов на себя. Разве такой шаг будет укреплять ваш союз? Нет, это временное явление. Начнется борьба, и в этой борьбе вы потерпите поражение. Кроме того, жизненный уровень в Сирии значительно выше, чем в Египте. Теперь вы объединились, и материальные ресурсы тоже объединяются. Кто выигрывает? Выигрывает Египет, проигрывает Сирия. Она экспортировала пшеницу, теперь экспортировать не будет. Ведь Египет потребляет больше, чем производит. Следовательно, все излишки пойдут Египту, Сирия лишится валюты, необходимой для развития экономики. Опять пострадает Сирия. Вы поспешили и потом пожалеете о своем решении. Оно вам, как у русских говорят, выйдет боком».

«Нет, – возражает, – не согласен. Вы не разбираетесь в арабских делах». Потом выдвинул новый довод: «Если уж говорить по-честному, то не я хотел объединения, сирийцы сами нас подталкивали, они форсировали это объединение, а мы пошли на него». Тут я согласился: «Это верно. Мы понимали, что главной силой, которая форсировала объединение, а может быть, и инициативу проявила в этом вопросе, была сирийская буржуазия. Почему она это сделала? Потому что в Сирии нарастала революция, укреплялись демократические силы. Коммунисты все больше овладевали общественным мнением. Поэтому правые круги дрожали перед такой перспективой и настолько перепугались, что увидели спасение себя и своих капиталов в объединении с Египтом. Вашими руками они хотят подавить прогрессивные силы Сирии, соглашаясь при этом пойти на какой-то ущерб для себя лично. Они считали, что в основном выиграют, сохранив свою собственность, банки, капиталы и буржуазный строй, который, по их мнению, находился под угрозой. Одним им не справиться с прогрессивными силами внутри Сирии. Вот их замысел. Мы же полагаем, что позиция, которую занимает Багдаш, прогрессивна. Естественно, мы на его стороне. Вы потом пожалеете об объединении, ОАР развалится».

Мы просидели там целый день, обедали на свежем воздухе возле Москвы-реки. Условия там очень хорошие, погода стояла чудесная, отличный подмосковный летний день. Несмотря на острую полемику, нами не было проявлено страстей, которые могли бы обострить личные отношения. Каждый из нас держался в рамках, чтобы не нарушить дружеского характера беседы. Происходил не диспут, а анализ положения дел на Ближнем Востоке. Велся разбор обоюдных высказываний, делалась попытка правильного анализа событий и определения дальнейшей политической линии. Мы оба остались каждый при своем мнении. Да другого и быть тогда не могло. В личном же плане пребывание у нас президента ОАР произвело хорошее впечатление на меня и на других товарищей, с которыми он встречался. Но никаких официальных приемов не было, приехал он инкогнито.

Потом Насер забеспокоился: «Мне нужно возвращаться. Такие события в Ираке! Я сейчас же лечу в Югославию и оттуда морем плыву в Александрию». Я высказал ему свои соображения: «Господин президент, не советую вам возвращаться через Средиземное море. Переворот, совершенный в Ираке, создал в том регионе возбужденное состояние, США и Англия приводят в боевое состояние свои воинские части и флот, возникла напряженность[401]. Вы не пользуетесь симпатиями в западных странах, потопить в море ваш корабль ничего не стоит. Доказать, по какой причине затонул корабль, на котором находился президент ОАР, будет невозможно. Да и как доказывать? Вы поплывете на невооруженной яхте, да если бы она была и вооруженной, это положения не меняет. Там шныряют подводные лодки, курсируют самолеты. При желании отделаться от президента более удобного случая даже ожидать нечего. Советую лететь самолетом через Баку, Иран и Ирак в Сирию». Он согласился.

У нас были тогда неплохие отношения с Ираном. Поэтому воздушным пространством Ирана мы могли воспользоваться, но об этом надо было договариваться специально. «Думаю, – сказал я Насеру, – что шах Ирана не откажет. Когда он был у нас, мы чувствовали, что он проявляет интерес к улучшению наших отношений. Мы же всегда стояли на позициях добрых отношений с Ираном, как и с другими соседями». Когда Насер согласился с моим планом отлета на нашем самолете, мы попросили у Тегерана разрешения пропустить советский самолет, хотя, конечно, не сказали, что на нем полетит президент Египта. Быстро получили разрешение на пролет. Насер отбыл, и в скором времени пришло сообщение, что он благополучно прибыл в Сирию. А из беседы с ним я понял, что переворот в Ираке был неожиданностью для него. Для нас он тоже оказался совершенно неожиданным. У нас имелись какие-то сведения о Касеме. Говорили, что он входил даже в какие-то контакты с коммунистами, но это были мимолетные и непостоянные контакты. Для нас он оставался неизвестным лицом.

Египет же эти события очень взволновали. Возможно, Насер питал надежду, что сможет установить с новой властью в Багдаде более тесные связи и что Ирак будет следовать за Египтом. Вполне понятное желание, но такие расчеты не оправдались, как не оправдались и наши расчеты касательно Ирака. Мы надеялись, что в Ираке тоже победят прогрессивные силы, что Касем проявит социальную мудрость в выборе прогрессивного пути для своего народа. Однако он оказался человеком неопределенного политического направления, каким-то неровным. Правда, это уже другой вопрос, на котором я останавливаться не буду.

Наши отношения неуклонно улучшались, несмотря на отдельные обострения, особенно по вопросу объединения Египта с Сирией, в результате чего была загнана в подполье Сирийская коммунистическая партия. Когда она критиковала Насера, то он свой гнев переносил на нас, для чего, конечно, имелись основания. Мы не предпринимали решительных шагов в пользу СКП, но идейно были на ее стороне и поддерживали ее через печать. Это раздражало Насера, и он соответственно реагировал в своих контрвыступлениях.