Смысл его слов не сразу дошел до меня. Наконец я понял…

– Ты хочешь сказать, что ты… Ты не знаешь… Они простосидят здесь и… О Боже!

Мне вдруг вспомнились его слова, произнесенные несколькостолетий назад, о которых упомянул в своем рассказе Арман: «Те, Кого СледуетОберегать, пребывают в мире… или в безмолвии. Большего нам знать не дано».

Меня трясло как в лихорадке. Руки и ноги сильно дрожали.

– Они мыслят, дышат, они живые, как и мы, –заикаясь, говорил я. – Сколько уже времени они сидят вот так? Сколько?

– Успокойся, – промолвил он, похлопывая меня поруке.

– О Боже! Боже! – продолжал тупо твердить я, ненаходя других слов, а потом едва ли не истерически выкрикнул: – Но кто они? Этои есть Осирис и Исида? Это они?

– Я не знаю.

– Я хочу уйти подальше от них! Я хочу выйти отсюда!

– Почему? – спокойно спросил он.

– Потому что они… они живые и… и в то же время они немогут двигаться или говорить!

– Откуда тебе известно, что не могут? – голос егозвучал тихо и успокаивающе.

– Но они не двигаются… В том-то и дело. Не двигаются…

– Идем, – кивнул он. – Я хочу, чтобы тыприсмотрелся к ним повнимательнее. А потом я отведу тебя обратно наверх и, какобещал, расскажу все, что мне известно.

– Я больше не хочу смотреть на них! Мариус, я честноеслово не хочу! – кричал я, тряся головой и пытаясь вырвать руку.

Однако он крепко держал меня, словно сам был мощной каменнойстатуей. Меня не покидала мысль о том, насколько его кожа похожа на кожу этихстатуй – она светилась точно так же, – а его спокойное лицо было таким жегладким, как у них.

Он становился таким же, как они! Когда-нибудь, по прошествиивечности, таким же предстоит стать и мне. Если, конечно, удастся прожить стольдолго…

– Мариус, пожалуйста… – умолял я, не думая ни опозоре, ни о тщеславии.

Единственным моим желанием было поскорее выбраться из этойкомнаты.

– Тогда подожди меня, – сказал он. –Оставайся здесь.

Он отпустил мою руку, повернулся и пристально посмотрел наперевернутые мною вазы с цветами и лужи разлитой воды.

И все немедленно оказалось на прежнем месте: цветы вновьстояли в вазах, лужи с пола исчезли.

Он продолжал стоять, но смотрел теперь на статуи. Я услышалего мысли. Он приветствовал их, правда весьма своеобразно, не обращаясь к нимпо именам и не упоминая никаких титулов. Он объяснял им причину своегоотсутствия в течение нескольких последних ночей. Рассказал, что был в Египте ипривез подарки, которые вскоре им принесет. Он обещал, что скоро отведет ихполюбоваться морем.

Я начал понемногу успокаиваться. Мой мозг лихорадочноанализировал все, что мне удалось узнать. Он заботился о них. Он всегда о нихзаботился. Он украсил эту комнату именно потому, что на нее были устремлены ихвзгляды. Он думал, что им будет приятно любоваться прекрасными картинами ицветами, которые он приносит.

Однако он не знал ничего наверняка. И мне оставалось лишьсмотреть прямо на них и чувствовать ужас при мысли о том, что они живые и чтоони полностью замкнуты в себе!

– Я больше не в силах выносить это, – пробормоталя.

Мне не нужны были его объяснения, чтобы понять причину егозаботы. Он не мог похоронить их где-нибудь под землей, потому что они не былилишены сознания. Не мог сжечь их, потому что они были совершенно беспомощны ине могли дать своего разрешения на это. Господи! Час от часу не легче!

Он оберегал их и заботился о них так, как делали этоязычники, строившие для своих богов храмы, которые должны были служить имжилищем. Он приносил им цветы.

Я смотрел, как он возжигает благовония – маленький брикетик,который он достал из шелкового носового платка и положил на маленькое бронзовоеблюдо. Он сказал, что привез благовония из Египта.

К глазам моим подступили слезы. Я и вправду заплакал.

Подняв голову, я увидел, что он стоит, повернувшись к нимспиной. Они тоже были мне хорошо видны, и я заметил, что он действительно похожна них – статуя в настоящих одеждах. Мне показалось, что он намеренноподчеркивает это сходство, лишив всякого выражения собственное лицо.

– Я разочаровал тебя, не так ли? – прошептал я.

– Ни в коем случае, – мягко ответил он.

– Мне очень жаль, что я…

– Я же сказал тебе, все хорошо.

Я подошел чуть ближе. Я чувствовал, что был груб с Теми,Кого Следует Оберегать. Да, я обошелся с ними грубо. Он доверил мне тайну, а яне смог скрыть ужаса и отвращения. Я сам был очень недоволен собой.

Я подошел еще ближе. Мне хотелось извиниться перед ними засвое поведение. Мариус обнял меня и вновь повернулся к статуям. Запахблаговоний был чрезвычайно сильным. В отсветах зажженных ламп их темные глазаказались живыми и подвижными.

Однако ни одна жилочка не билась под белой кожей, а на самойкоже не было видно ни единой складочки или морщинки. На нежных губах я незаметил тончайших линий, сохранившихся даже у Мариуса. Не было и размеренногодвижения груди, которое свидетельствовало бы о том, что они дышат.

Вслушиваясь в тишину, я не услышал ни биения сердца, ни шумабегущей по венам крови.

– Но ведь кровь внутри них есть? – спросил я.

– Да, есть.

– А ты…

«Ты приносишь им жертвы?» – хотел спросить я.

– Они больше не пьют кровь.

Даже эта новость показалась мне ужасной. Они лишены и этогоудовольствия. Представить только, как все могло бы происходить! Вот они делаютстремительное движение, убивают свою жертву и вновь застывают в неподвижности.Нет, невозможно! Мне следовало бы испытать облегчение. Однако ничего подобногосо мной не произошло.

– Много лет назад они еще продолжали пить кровь, однаковсего один раз в год. Я оставлял для них жертвы внутри святилища – злодеев ипреступников, которые были совсем слабы и близки к смерти. Когда я возвращался,то видел, что жертва принята, однако Тех, Кого Следует Оберегать, я всегданаходил в прежнем положении. Только цвет их лиц слегка менялся. Но я ни разу невидел хотя бы единой пролитой капельки крови.