нацистов, в призвании их к суду… – он ничего не мог записывать, но Шмуэлю этого и не требовалось:

– Рауффа мы потом экстрадируем, – подумал он, – надо собрать показания людей о его преступлениях. Он создатель душегубок… – Шмуэля затошнило, – отца Виллема и детей из госпиталя сначала заразили тифом, а потом убили в такой машине… – тетя Марта нашла в архивах бывшего министерства госбезопасности рейха, в Западной Германии, копию отчета об акции:

– В Аушвице, в конце войны, они все сожгли, – Шмуэль закрыл глаза, – но бумаги писались в двух экземплярах. Правильно говорит Библия, все тайное когда-нибудь становится явным… – то же самое ему напомнил в письме и отец Войтыла:

– Жаль, что ты пока не можешь добраться до Польши, – писал духовник, – думаю, в прошлый визит ты понял, как нам нужна пастырская помощь, пусть и подпольная. Но твоя нынешняя миссия очень важна. Как говорил Господь Моисею, будь тверд и не сбивайся с пути… – об операции в Ватикане знали только отец Войтыла и его святейшество:

– Он тоже меня благословил, – устало вспомнил Шмуэль, – завтра надо послать телеграмму, Иосифу… – брат улетел в Буэнос-Айрес за два дня до того, как Шмуэль отправился на самолете «Иберии» через Мадрид в Сантьяго. В день приезда в столицу Чили, в епархиальном управлении, его позвали к телефону:

– Все идет по плану, – услышал он веселый голос брата, – старики на месте, записывай номер абонентского ящика на главном почтамте… – Шмуэль хотел поехать в Аргентину, получив у сеньора Гутьерреса контакты его тамошних друзей:

– Ритберг фон Теттау, – пришло ему в голову, – хотя Тупица утверждал, что делец не имел ничего общего с фон Рабе. Однако он мог сделать пластические операции. Рауфф этим не озаботился, только отрастил бороду… – щелкнув рычажком лампы, Шмуэль вытянулся на постели:

– Буэнос-Айрес, ящик 1143. У нас цветет сирень, – он невольно улыбнулся, – при встрече я передам тебе букет… – из Пунта-Аренаса он возвращался в Сантьяго. Самолет местных линий по пути в Аргентину садился в Кордобе. На стоянке пассажиров выпускали в аэропорт:

– Остальное дело техники. Я уверен, что у нас все получится… – Шмуэль хотел исчезнуть из Кордобы, но брат заметил:

– Нет. Доберешься до Буэнос-Айреса на поезде, поселишься в дешевом пансионе. Ты нужен для подстраховки, и вообще, – неожиданно уважительно добавил Иосиф, – для прелата ты умный парень. На операции может понадобится лишняя голова… – Шмуэль улыбался:

– Раньше он меня никогда не хвалил. Вообще он изменился, повзрослел на службе. Девчонки закончатся, он женится, я повожусь с племянниками…

Отыскав грелку, натянув на себя одеяло, Шмуэль мирно заснул.

Единственное почтовое отделение Пунта-Аренаса пряталось за выкрашенной облупившейся синей краской, хлипкой дверью. Рядом с чилийским флажком на стойке лежали столичные, недельной давности газеты. Ожидая, пока начальник отделения подготовит телеграфный аппарат, Шмуэль листал запыленные страницы. Судя по всему, новостями в Пунта-Аренасе никто не интересовался:

– Какие новости, – хмыкнул он, – идет третья неделя апреля, а здесь репортаж с церемонии вручения «Оскаров», от начала месяца…

Как и предсказывал отчим, «Бен-Гур», где он трудился историческим консультантом, выиграл больше десятка призов. Шмуэль услышал об успехе фильма в Риме:

– И услышал, и сходил. Фрида рвалась в массовку, но съемки в Израиле запретили из-за религиозного лобби. Палестиной у них стала Италия. Жаль, лента отличная. Папа мог бы протащить половину кибуца в массовку, пользуясь служебным положением…

Обсуждая с Шмуэлем ленту, брат намекнул, что близко знаком с звездой, Хаей Харарит, израильтянкой, снимавшейся в фильме:

– Она его старше на пять лет, но Иосифу это никогда не мешало, – весело подумал Шмуэль, – все его дамы и девицы считают, что он обычный врач, и пропадает в больнице или на вызовах… – о женитьбе брат пока не заговаривал:

– Тупица пошел под хупу в восемнадцать лет, – Шмуэль отложил газету, – но Иосиф никуда не торопится… – вспомнив о Генрике, он подумал об Адели:

– Рауфф ее год держал в Сирии, на горной вилле. Клара именно тогда и родилась, возраст сходится. Но никто не собирается бередить прошлое, да и Адель наверняка не видела подружки или жены Рауффа. Он утверждает, что давно овдовел… – заявлениям Рауффа была грош цена, но мать Клары Шмуэля совершенно не интересовала:

– Девочка не подозревает, кто такой ее отец на самом деле, – с горечью подумал он, – ей предстоит узнать, что она дочь нациста, убийцы десятков тысяч людей… – слушая рассказы Рауффа о Милане и Флоренции, Шмуэль вспоминал Михаэля Леви:

– Именно по приказу Рауффа арестовали евреев Северной Италии, отправили их в тюрьмы, а потом в Польшу, в лагеря. Михаэль спасся, у него родился сын, но он потерял отца и мать, лишился сестры… – Шмуэль вздохнул:

– Никакой жалости к нацистам быть не может. Он тоже… – священник сглотнул, – тоже был все равно, что нацист. Мама правильно сделала, что от него избавилась… – при жизни матери они никогда не спрашивали ее о судьбе их отца:

– Понятно, что она его убила. Труп, наверное, сбросили в море. Никто никогда его не найдет и хорошо, что так… – с дядей Авраамом они тоже ничего не обсуждали, но Шмуэль подозревал, что отчим знает о случившемся с Давидом Кардозо:

– Однако нам он ничего не скажет. Старики вроде него или тети Марты вообще похожи на кремень. Они даже о войне не говорят, но это их право… – сводная сестра считала отца героем. Ни Шмуэль, ни Иосиф не собирались разубеждать Маргариту:

– Пусть его портрет висит в музее, то есть бывшем нашем особняке, пусть сад продолжает носить имя Кардозо… – он взглянул на часы над стойкой, – в конце концов, он мертв, какая теперь разница… – колокольчик на двери звякнул.

На Шмуэля повеяло морским ветром. Высокая девчонка в коротковатом ей пальтишке цвета клюквы влетела в отделение. Темные кудри прикрывала вязаная шапка:

– У Маргариты такая была в Мон-Сен-Мартене… – заметив Шмуэля, девочка покраснела, – тетя Элиза брила ей голову наголо, чтобы немцы не догадались о ее еврейской крови. Хотя в поселке никто, конечно, ничего бы не сказал… – он поклонился:

– Добрый день, сеньорита Гутьеррес, – девочка смутилась, – мы виделись на асадо у вашего отца… – она опустила большие глаза в длинных ресницах:

– У тети Клары глаза такого цвета, – вспомнил Шмуэль, – и у Сабины. Девчонка вообще смахивает на тетю Клару… – на запястье она носила массивный серебряный браслет. Шмуэль сразу понял, что перед ним арабская безделушка:

– Я видел эту Клару, – пришло ему в голову, – точно, в Старом Городе. Я еще не крестился, мы с Иосифом шли в армию… – девочка лукаво улыбалась:

– Я вас помню, святой отец, – она хихикнула, – вы тогда навещали Иерусалим, да? Папа сказал, что вы американец… – Шмуэль скрыл облегченный вздох:

– Слава Богу, я только довел ее до Храма Гроба Господня, и все. Я не распространялся о том, где я живу, откуда я… – он кивнул:

– Именно так. Я приезжал в паломничество. Ты повзрослела, я тебя не узнал… – она похлопала ресницами:

– Я еще расту, мне только одиннадцать… – девочка зачастила:

– Я пришла за письмом от моего друга, Адольфо. Он гостил у нас с дядей на Пасху. Ему тринадцать лет, но мы близкие приятели… – почтмейстер со значением откашлялся:

– Сеньорита Гутьеррес, существует очередь. Святой отец отправляет телеграмму… – Шмуэль отмахнулся:

– Я никуда не тороплюсь, сеньор… – служащий приосанился, – отдавайте сеньорите Гутьеррес ее весточку… – он протянул руку над стойкой:

– Тринадцать лет. Кто, в сорок седьмом году мог назвать мальчика Адольфом? Понятно кто, беглые нацисты… – голубые глаза незаметно обшарили конверт:

– Адольфо Ритберг. Ритберг фон Теттау, – он подумал о рассказах Рауффа:

– В Аргентине у него много друзей. Кольцо в чистку отдали в Буэнос-Айресе. Мы движемся в нужном направлении. Может быть, Ритберг и есть Максимилиан… – перед глазами закачалась эсэсовская фуражка, раскинул крылья серебряный орел:

– Он сам приехал в приют, Маргарита успела убежать, а нас отправили в Льеж, в гестаповскую тюрьму. Его брат, Ангел Смерти, встречал вагон с нашей группой в Аушвице. Он дал Тупице конфету, а Генрик ее выплюнул. Интересно, как выглядит этот