кроется вот в чём. Короче, так как в нашем чудном городке образование даже мало-мальски годное получить было просто негде, то после прихода из армии там меня ждала только одна участь – работа на шахте. И никак иначе, без вариантов и апелляций. Представляешь? Такая вот херня, братан. А на дворе, как-никак, двадцать первый век, на минуточку. Безжалостная и беспощадная хрень. Ну, вот я и решил урвать кусок жизни, напоследок оторваться по полной перед своим неминуемым, как тогда казалось, заточением. По дороге со службы домой я остановился на пару дней в Новосибе, посетить какой-то музыкальный фестиваль. С собой у меня, как сейчас помню, были сменные вещи, немного деньжат, заработанных каким-то чудом за время службы, и гитара, подаренная мне одним из сослуживцев. А в груди преступное желание петь и дышать. Расплескать всего себя без остатка по всей площади тех трёх дней, что выписал я сам себе для жизни. И вот…

– Прости, не смог удержаться от реплики. Ты так все животрепещуще-сочно описываешь. У меня образы в голове вспыхивают. Знаешь, этаким Забайкальским бонвиваном делая тебя в моих мыслях. Ещё раз прости. Да не охладеет пыл неуёмного рассказчика.

– Я пока только разогревался! Сейчас будет основное блюдо. Доставайте приборы – пальчики оближете. Так вот, шёл второй день того самого фестиваля. Вселенская любовь разливалась по пьяным и обдолбанным телам, согревая человеческие души, покуда их не начинало тошнить от её переизбытка. Я же, как того страстно желал, затерялся в этой непокорной биомассе, наблюдая одним глазом за происходящим, а другим пристально всматривался в небесную гладь. В попытке хоть там найти ответы на мучающие меня вопросы. Потом, спустя время, когда я в очередной раз перематывал плёнку, возвращаясь к этому месту, одна и та же мысль всё больше и больше укоренялась у меня внутри:«Чудеса случаются только тогда, когда у тебя совершенно нет запасного плана. Когда ты абсолютно голым предстаёшь перед вселенной, с запёкшейся кровью на коленях и безумной улыбкой безысходности. Тогда и только тогда, лёжа в открытом поле и бренча на гитаре что-то себе под нос, можно услышать нависающий над тобой голос: «Ты чего тут разлёгся?»

– Так я встретил мою будущую жену. Она пошла в поле справить нужду, а в итоге мы справили свадьбу. Да, бякушка?

– Да, родной,–отозвалась Настя.

Я лишь тихо умилялся этой нетривиальной семейной идиллии.

– А потом всё завертелось как в кино,–продолжал Артём, –мы влюбились друг в друга с первого раза. И то, что Настя была чуть ли не помолвлена в тот момент с другим человеком, нас нисколько не остановило. Серенады под окнами и широкие жесты с рубахой навыпуск сделали своё дело. Три дня, что выделял я себе, превратились сначала в неделю, потом в месяц, и в итоге, – ну, ты и сам видишь. Настя оказалась мастером тату, очень крутым мастером. Для неё я стал холстом, чистым листом, на котором, как видишь, уже живого места не осталось. Она и меня в итоге научила бить татухи, и теперь мы вместе этим промышляем на необъятных просторах планеты, вместо того чтобы загнивать в проклятой шахте моего родного городка. Такая вот история, братан.

– Слушай, такая исповедь достойна прям отдельной главы в какой-нибудь книге. В качестве притчи или нравоучения потомкам. И я не шучу, кстати.

– Да понятно. Изнутри это все ещё более невероятным кажется. Неким рудиментом золотой эпохи человеческого духа. В наш-то постмодернистский век с его кровоточащими миазмами и набухшими маразмами.

– Да вы поэт, я погляжу.

– Отнюдь, прозаик больше. В таких местах поэтами не становятся. Только лишь рождаются. Становиться поэтом хорошо в горах Швейцарии или на побережье Сицилии, ну, на худой конец, в прокуренных квартирах Питера. Там Дух свободы витает в воздухе повсюду, а здесь воздух слишком спёртый, замученный нуждой, и дышать им через силу лишь можно.

– Воу, воу. Полегче. А то такими темпами ты повторишь свой былой подвиг по завоеванию сердец, и Насте придётся отстаивать своё право называться твоей женой в неравной схватке со мной.

– Ну, почему же неравной? – сразу же оживилась та. – И вообще, зачем устраивать противостояние, когда можно вместе полакомиться этим сладким пирожочком?

– Вот это поворот, ноги мне в рот. Я, кстати, завсегда обеими руками и ногами за полигамию во всех её проявлениях. Будь то всеобъемлющая духовная связь со всем сущим или же банальные массовые сексуальные утехи. Но в данном случае это был просто щедрый комплимент от шеф-повара.

– Ой, ну всё! – цокнула Настя, – то же мне, Рембо с Верленом недоделанные. Я вам так скажу: поэзия, господа, без любви мертва, а мы всё ещё зачем-то живы!

– Ну, ладно. Уговорила!

Голова.

– Ну, что ты готов? Нам через пять минут надо уже выходить, чтобы успеть на автобус.

– Да, конечно, – торопливо ответил я, – вот только всё хотел спросить, почему ты вчера соврала тому парню насчёт конечной точки нашего следования?

– Тебе с философской точки зрения ответить или просто удовлетворить твоё праздное любопытство?

– Хитренькая ты, Настя. Давай, конечно, с философской.

– Ну, тогда бери рюкзаки, по дороге расскажу.

Рассвет только начал проявлять очертания города, скованного ещё дремотой, вдоль тротуаров лениво брели поливальные машины, обильно оплакивая скоропостижную кончину ночи. А светофоры, горящие лишь жёлтым светом, разрезали перспективу улиц колоннадой перекрёстков. Я пристально смотрел на Настю, мимоходом регулируя непокорные крепления рюкзаков, чтобы грамотнее распределить нагрузку, а она продолжала:

– В подобные путешествия в одиночку не отправляются!

– И всё? Это всё объяснение? Насть, ты прикалываешься?

– Нет. Это же Алтай, детка. Ты либо идёшь туда целиком, либо не идёшь вовсе. Андерстенд?

– То есть, поэтому я оба рюкзака несу, видимо.

Улыбка в ответ в диапазоне русалок и нимф. Скатертью дорога. Клубок распутан мыслей. Дальше только выше. Автобус подан, места распределены, а мосты сожжены.

Заглавие.

Утренний туман начинал рассеиваться, когда мы покинули пределы последнего крупного населённого пункта, что лежал у нас на пути. А вместе с ним рассеивалась вся накипь, весь оппортунизм, сковывающий годами наши сердца и души. Из распахнутых окон автобуса уже тянуло настоящей свободой, неподдельной одухотворённостью здешних мест. Тех мест, где родился и вырос некогда небезызвестный в широких кругах истинно русский писатель Шолохов. Мы ехали, раскрыв рты, не то от нескончаемого удивления и упоения красотой проносившихся мимо пейзажей, не то от неосознанного и одновременно страстного желания вобрать в грудь как можно больше этой свободы. Насытиться, пьяниться ей.

После этой незапланированной эйфории, оттянувшей момент неизбежного