Ален предпочитал ее всем другим женщинам, с которыми водил шашни. Незамужние девушки больше всего боялись забеременеть и в лучшем случае позволяли ему шарить под юбками. Гвинет же, как жена аптекаря, имела в своем арсенале особые средства. Он точно не знал, как она это делает, видел только, что она пользуется губкой, смоченной в лимонном соке. Но в принципе ему это было все равно.

В этот вечер, однако, их неожиданно прервали. Ален услышал голос Джона из приемной. Предупреждая хозяина, он громко сказал:

— Добрый вечер, мистер Фоконе. Вы сегодня пораньше.

Ален замер, тихо выругался и неохотно отодвинулся от Гвинет, с удивлением поднявшей голову:

— Что случилось?

— Мой друг вернулся раньше, чем я ожидал. А у него строгие моральные принципы.

— Что, твой друг — один из этих пуритан-фанатиков?

Ален принужденно улыбнулся, не желая выдавать, что Иеремия — католический священник.

— Быстрее, одевайся, — торопил он ее, натягивая штаны.

Спускаясь вниз по лестнице, он второпях оправлял рубашку. В спешке он не заметил Иеремии, поднимавшегося на второй этаж, и столкнулся с ним.

— А, Ален, вот и вы.

Хирург попытался скрыть свое смущение, обернувшись к мистрис Блаундель и представив их друг другу. Иеремия весело переводил взгляд с одного на другого. Он быстро понял, что связывает Алена и жену аптекаря. Сдерживая улыбку, он вежливо сказал:

— Для меня большая честь, мистрис Блаундель.

— Я покупаю травы и другие ингредиенты у ее мужа, — объяснил Ален. — Его аптека в двух шагах.

Гвинет хотела было попрощаться, но Иеремия остановил ее.

— Ваш супруг несколько недель назад делал лекарство для барона Пеккема, не так ли?

— Да, именно так. Несчастный барон! Был такой уважаемый судья.

— Возможно ли, что кто-то подмешал в лекарство белый мышьяк? Может быть, какой-нибудь покупатель?

— Не думаю, сэр, — покачала головой Гвинет. — Мой муж изготовил лекарство сразу же, как только посыльный принес рецепт от доктора Уэлли. Оно не оставалось без присмотра. В лавке постоянно кто-то был — либо мой супруг, либо подмастерье, либо ученики, либо я.

— Кто относил лекарство в дом барона?

— Я сама. Я часто занимаюсь этим, когда много дел.

— И в пути вы не упускали его из виду?

— Нет.

— Никто не пытался заговорить с вами или отвлечь? Пожалуйста, подумайте.

— Уверяю вас, никто не мог приблизиться к лекарству, я бы это заметила.

— Вы умная женщина, мистрис Блаундель. Раз вы так говорите, мне приходится вам верить, — вздохнув, произнес Иеремия.

Когда аптекарша вышла, Ален прошел за своим другом в спальню, которую предоставил ему после переезда. Она выходила на улицу и находилась непосредственно над его комнатой. Будучи холостяком, он не страдал от недостатка места. Джон, подмастерье, и горничная Сьюзан жили под крышей, ученик Тим спал в операционной, а вдова мистрис Брустер, служившая у Алена экономкой, занимала комнатку на третьем этаже.

Иеремия хранил свои немногочисленные вещи в сундуке. Его книги лежали стопкой на книжной полке, которую Ален заказал для него столяру как подарок к новоселью. В комнате еще стояли стол, стул, табурет и кровать с балдахином, занавеси которого на день закидывались на столбы. Для умывания служили кувшин и миска из цинка. Камин не имел никаких украшений, колосник был из простого железа. Стол с витыми ножками, за которым Иеремия работал, служил ему также алтарем. Время от времени здесь для богослужений собирались его прихожане-католики.

Иеремия ясно изложил Алену последствия, которые может иметь его приглашение. Поселить в своем доме римского священника означало нарушить целый ряд законов, которые хотя и не соблюдались, не были отменены. В любой момент их можно было вспомнить. А за укрывательство католического священника полагалась смертная казнь.

Но Ален был так же оптимистичен, как и Иеремия. Он не верил, что король, стремившийся ввести свободу совести, позволит ревнителям веры зайти так далеко.

И очень скоро он уже радовался тем немногим католикам, что приходили в его дом, мирно молились, а затем обычно оставались поболтать. Ведь, кроме всего прочего, Ален без усилий получал новых клиентов.

— Вы были у судьи? — спросил цирюльник, наблюдая, как Иеремия убирает в сундук святыни, необходимые ему для последнего причастия. Только что умер один из его прихожан.

— Да, он поправляется, и ему больше не нужен мой уход. Вы посмотрите за ним еще несколько дней вместо меня, Ален? Так ему будет приятнее.

Лицо Алена посерьезнело.

— Вы что, сказали ему правду?

— Мне пришлось. Он доверился мне. Я не мог больше водить его за нос.

— Ваше понятие о чести когда-нибудь доведет вас до виселицы. Судья может доставить вам огромные неприятности, вы же знаете!

— Вы полагаете, он это сделает?

Ален колебался:

— Нет... нет, в принципе нет.

— Думаю, он не станет себя затруднять, — ободряюще сказал Иеремия. — Кстати, я был бы вам признателен, если бы вы завтра сходили со мной в Ньюгейт.

— Вы тем не менее хотите продолжить расследование?

— Непременно! Пока убийца не найден, существует опасность, что он нападет снова. А если его нападение увенчается успехом, Трелонея, как еретика, ожидает вечное проклятие. От этого я и хочу попытаться его оградить.

Ворота Ньюгейта находились всего в нескольких улицах от Патерностер-роу. Они перекинулись через Ньюгейт-стрит и были прорублены в старой городской стене. В прежние времена на воротах стояла опускная решетка на случай опасности. Шестиугольные башни по обе стороны и венец из зубцов делали их похожими на неприступную крепость. Стены, выложенные массивными каменными квадратами, почернели от угольного дыма.

Ворота использовали в качестве тюрьмы уже в Средние века. В отличие от других тюрем, где сидели в основном должники, в Ньюгейт помещали воров и убийц. Он находился в ведении шерифов Лондона и Мидлсекса, назначавших надзирателей, и считался самой страшной темницей. Уже одно название тюрьмы внушало ужас. В народе ее сравнивали с пастью дьявола.

Тошнотворный запах проникал через толстые стены и в теплое время года отравлял всю округу. Перед тюрьмой стоял позорный столб, сегодня, правда, пустовавший. Когда Иеремия и Ален проходили в ворота, служители как раз сгружали на телегу тела заключенных, умерших от тюремного тифа и других болезней, чтобы сбросить их в общую могилу на кладбище при церкви Крис-Черч.

Ньюгейт был поделен на две части. «Народная сторона» находилась в северной части ворот, где сидели бедные заключенные. В южной, «господской», стороне томились зажиточные преступники, имевшие достаточно денег, чтобы выкупить себе некоторые послабления.