Замятин иронически обыгрывает этот миф. Библейская сцена воспроизводится в «Мы», когда искусительница 1-330 заманивает Д-503 в Древний Дом и поит его алкоголем: в Едином Государстве, как и в Эдеме, это считается особо тяжким преступлением. Как сказал мне в личной беседе Г. Керн, Замятин объединяет в одном акте проглатывание, причастие и прелюбодеяние: 1-330 соблазняет Д-503, «вливая» ему в рот зеленый ликер во время поцелуя [175]. Д-503 немедленно испытывает и опьянение, вероятно психосоматическое, и момент прозрения относительно природы психологии: ему внезапно становится ясно, что сознание всего лишь тонкая скорлупа, под которой бушует вся остальная психика. Он срывает с 1-330 одежду, но она приводит его в чувство прежде, чем он успевает удовлетворить свою сексуальную страсть [175]. В более позднем эпизоде, когда 1-330 соблазняет Д-503, она говорит ему: «Ну-с, падший ангел. Вы ведь теперь погибли» [187]. Друг детства Д-503, поэт R-13, также упоминает грехопадение, пересказывая сочиняемое им стихотворение, в котором фигурирует «древняя легенда о рае» – Адаму и Еве был предоставлен выбор: «или счастье без свободы – или свобода без счастья» – и они, «олухи», выбрали свободу и «потом века тосковали об оковах». По словам R-13, Единое Государство вернуло «оковы», о которых мы тосковали с тех самых пор, но это произошло ценой подлинных общих трапез и многого другого [178–179].

Неудивительно, что совместный прием пищи занимает видное место в основополагающих текстах нашей культуры: по общему наблюдению, это универсальная человеческая склонность. Уилсон и Ламсден утверждают, что обычай делиться пищей «в той же степени, в какой любой анатомический признак, лежал в основе [нашего] долгого эволюционного восхождения» [Lumsden, Wilson 1983: 92]. Ткани мозга, особенно в период роста, требуют много энергии: до 60 % калорий от имеющихся при рождении. Таким образом, охота была необходима для умственного развития, которое, в свою очередь, необходимо для более успешной охоты. Примечательно, что, по словам С. Пинкера, «у плотоядных отношение размера мозга к размеру тела больше, чем у травоядных» [Пинкер 2017: 218]. А согласно Р. Л. Келли, «реконструкции эволюции гоминидов давно позволяют предполагать, что свидетельства о совместном употреблении пищи, особенно мяса, имели решающее значение для выявления первых признаков человечности среди гоминидов плиоплейстоцена» [Kelly 1995: 162]. Общие трапезы сыграли роль в синергии событий, которыми порядка двух миллионов лет назад сопровождалось судьбоносное развитие бипедализма. Вертикальное положение не только помогало быстрее освоить территорию, но и освободило нам руки, позволив создавать инструменты и оружие для более успешной добычи пропитания. Хождение на двух ногах также позволяет нам вынашивать родившихся преждевременно детей – то есть всех, учитывая, что младенцы рождаются задолго до того, как смогут самостоятельно ходить. Этот вид адаптации обеспечивает дальнейшее внеутробное развитие черепа, а следовательно, интеллекта. Все эти события привели к появлению социальной организации, включая более выраженную дифференциацию полов и разделение труда, уравновешенное моногамными узами и супружеским договором о совместном использовании добытых ресурсов в рамках ядерной семьи. Вероятно, это непосредственно относилось ко всему племени охотников-собирателей, которое «в действительности является большой семьей» [Уилсон 2015: 134]. Без сомнения, благодаря естественному отбору склонность делиться пищей легко усваивается. Маленькие дети с удовольствием предлагают еду взрослым [Lumsden, Wilson 1983: 11–12]. Совместная трапеза играет определенную роль во многих традиционных ритуалах: русские, например, встречают гостей хлебом-солью.

Переселившись в саванну, наши предки – гоминиды столкнулись с видами, чьи особи превосходили их по размеру, – как с добычей, так и с хищниками. Некоторые палеоантропологи предполагают, что существовала по меньшей мере промежуточная стадия, на которой в пищу употреблялось мясо животных, убитых другими хищниками. Р. Дж. Блюменшайн [Blumenschine 1986] отмечает, что этот процесс тоже требовал совместного труда с определенной степенью специализации, касалось ли это организованной защиты или транспортировки туш на общую площадку. Все это было прекрасно известно Замятину – Благодетель ссылается на эту деятельность, говоря о моменте, когда его утопия наконец будет достигнута: «…осталось только освежевать добычу и разделить ее на куски» [184]. Уилсон отмечает, что, как и все другие животные, которые охотятся на дичь крупнее себя – львы, гиены, волки и африканские дикие собаки, – люди выходили на охоту стаями [Уилсон 2015: 136]; это могло служить дополнительным стимулом к дележу добычи, но наш вид откладывал потребление до тех пор, пока тушу не относили или отволакивали на домашнюю базу [McGrew, Feistner 1992: 236]. Так же ведут себя некоторые общественные насекомые. Очевидно, что людям в этой деятельности помогало наличие у них языка; оно также способствовало развитию общего потребления пищи в гораздо большей степени, чем у других приматов [Уилсон 2015: 137; Isaac 1978].

Охота, в отличие от собирательства, непредсказуемое занятие с неравномерной отдачей. С одной стороны, охотники далеко не всегда могли быть уверены, что им достанется добыча. С другой стороны, успешная охота вполне может принести столько мяса, что его окажется слишком много для самого охотника и его ближайших родственников (обычно в таких обществах охотой занимаются мужчины, а собирательством – женщины). Совместное употребление пищи уравновешивает циклы изобилия и голода. Если добыча оказалась крупной, не всегда есть возможность сохранить излишки мяса для последующего употребления. В этом случае тем более разумно поделиться им с соседями в надежде, что когда-нибудь они отплатят тем же [Kelly 1995: 202]. Как отмечает Пинкер: «За неимением холодильников, единственным надежным местом, где можно сохранить мясо впрок, являются организмы других охотников, которые отплатят тебе тем же, когда повезет им. Это способствует образованию союзов между мужчинами и развитию обмена, который есть во всех обществах охотников и собирателей» [Пинкер 2017: 220]. Он указывает, что «совместный прием пищи во все времена был для людей средством формирования союзов…» [Там же: 424].

Однако не следует чрезмерно идеализировать существующие модели совместного употребления пищи. Прежде всего, большинство родителей знает, что дети не всегда готовы делиться и на самом деле они нередко соперничают за еду, особенно с братьями и сестрами. Как и во многом другом, мы в этом смысле подвергаемся воздействию противоположных сил. Проблема встает более остро, когда речь идет о людях, не связанных родством и не подверженных чувствам родственного альтруизма. Взаимный альтруизм требует уравновешенной взаимности. Люди быстро вычисляют обманщиков и враждебно относятся к партнерам, вклад которых непропорционально мал. Р. Триверс утверждает, что экспансия человеческого мозга стала результатом гонки когнитивных вооружений между потенциальными обманщиками и лентяями, с одной стороны, и «сыщиками», полными решимости стоять на страже взаимного альтруизма, – с другой [Trivers 1985]. Тщательное изучение распределения продовольствия у охотников и собирателей демонстрирует, что оно осуществляется согласно расчетам затрат и выгод, проводимым