– Вилли, ну, не сердись, прошу тебя. Они не ждали нас сегодня к ужину. Сам знаешь – это мы скомкали протокол. Ничего не поделаешь, но сегодня дивную роминтенскую оленину слопают твои и мои адмиралы на «Мекленбурге». А здесь нам придется немного подождать, я же тебя предупреждал.

– Ай! Перестань, пожалуйста. Какой еще протокол? Ты Фредерикса не взял с собой – вот и нет у тебя никакого протокола. И никому в голову не пришло, что могут нагрянуть два императора! А как же Устав?! Командир корабля должен ждать своего адмирала в любой момент дня и ночи! Тем более командир корабля, носящего имя твоего царственного отца. В конце концов, дорогой мой, я ведь адмирал твоего флота, или что?.. Как некогда говаривал один толковый корсиканец: «Si quelqu’un te lèche les bottes, metslui le pied dessus avantqu’il ne commence à te mordre…»[3] Этот Бухвостов определенно оскорбил нас обоих своим непочтением. Ты должен его обязательно проучить! На будущее. Это не обычная дурость, это просто какое-то свинство конченое! Я не…

– Ну, да. Ну, да… Я слышал, многие у тебя в фатерлянде, мой милый Вилли, считают большинство славян и русских, в частности, свиньями. А уж дураками – так и всех поголовно. Смотрю, и ты туда же, – Николай с видимым удовольствием опустился в уютное кожаное кресло. На губах царя играла легкая саркастическая усмешка. Вильгельм, застыв на долю секунды от неожиданности с вытаращенными глазами и смешно встопорщенными кончиками усов, наконец гаркнул на выдохе:

– Ха!! Ники! Мой дорогой. Не говори же ерунды! Разные трепачи и придурки, это… Одним словом, дурачья у меня своего хватает. Как и свиней. И еще – свиноматок! – кайзер задорно расхохотался, обнажив два ряда своих прекрасных, мощных зубов.

«Жеребец ты, Вилли, и есть жеребец. Хотя и породистый», – промелькнуло в голове Николая.

– Кстати, а что мы будем пить? Я бы сейчас от твоего шустовского не отказался, да еще и от дичинки какой-нибудь. Уж про это-то твои Бухвостов с Гейденом, как моряки, обязаны были догадаться и подготовить для нас приличный стол. Да и этот… твой новоиспеченный военно-морской секретарь, он, что? Только одни бумажки у тебя на письменном столе перекладывает? Или и карандаши иногда точит? На мой взгляд, для фигуры типа моего секретаря военно-морского кабинета этот Банд… Банщиков явно молод и совсем неопытен. А это минимум контр-адмиральский уровень. Нет, я понимаю, – может, он и в самом деле храбрец, и все такое прочее. Но не поспешил ли ты допускать до столь важных дел человека случайного, со стороны?

– Во-первых, это я им велел, Вилли, пока не подавать спиртное.

– Не велел?.. Ты?! Как это? Почему? Или я не у тебя в гостях? – на лице Вильгельма явственно читалось разочарование мальчишки, для которого неожиданно отодвинулась перспектива ужина с любимым тортом или возможность без помех проверить, что там запрятано внутри у новой игрушки. – Тогда я сейчас сам им прикажу!

– Не беспокойся. Если тебя продуло на ветру, тогда конечно же, – Николай позвонил в колокольчик. Заглянувший в двери граф Гейден без слов понял, что от него требуется, и тут же вернулся с хрустальным графинчиком, полным коньяка, и с легкими закусками, «вторым рейсом» поставив на стол чайный прибор из китайского фарфора. По салону поплыл дивный аромат свежезаваренного чая…

– Вот! Другое дело. А то – «не велел»… И ты мне так и не ответил, почему ты не взял с собой нашего Гинце?.. Хм, а чай-то прекрасный. Это от Твайнинга?.. Да, кстати, ты ведь заметил на «Мекленбурге» новый прибор системы управления огнем? Знаешь, почему мои Сименс с Герцем намного лучше, чем все эти хваленые железяки от Бара и Струда, а?..

Вильгельм II выделялся из всего рода Гогенцоллернов как удивительной легкостью мысли, так и раздражающей многих способностью молниеносно перескакивать с одного на другое. Некоторые из собеседников кайзера отмечали, что если пытаться буквально следовать за его логикой, можно было либо заснуть, либо прийти в бешенство от «несварения мозга». Во всей красе это «достоинство» германского императора проявлялось и в общении с Николаем, троюродным племянником и шестиюродным братом, которого Вильгельм искренне считал ниже себя как по росту, так и по уму. Отчего сбивающие собеседника с мысли скачки тем и эмоций случались у него сплошь и рядом.

Кроме того, возможность подавлять интеллектом своего внешне более робкого младшего родича доставляла кайзеру истинное удовольствие. Для себя он уже давно решил и доказал, кто в их паре лидер. Николай же, хорошо изучивший характер и слабости Вильгельма, относился к таким его выкрутасам снисходительно и стоически терпел, предпочитая больше помалкивать в присутствии экспансивного дяди-кузена.

Но так, однако, было лишь до сегодняшнего дня. На этот раз российский родственник упорно не позволял германцу не только завладеть инициативой беседы, но и уходить от намеченной им темы серьезного разговора.

– Не велел потому, что нам с тобой, дорогой дядя, предстоит поговорить тет-а-тет об очень и очень важных для Германии и России вещах. В том числе не самых приятных. Поэтому лучше обсудить их на более или менее трезвый рассудок. Так мне представляется. Не забывай, пожалуйста, что у тебя мы уже подняли бокалы и за нашу встречу, и за Аликс с Алексеем. Чуточку попозже у нас все будет. Не сомневайся.

Что же касается Михаила Лаврентьевича, то ты просто всего не знаешь. Во всяком случае, рекомендации и отзывы о нем Алексеева, Макарова и Руднева были наилучшими. Я решил поближе присмотреться к этому неординарному молодому офицеру и считаю, что не прогадал. Думаю, когда у тебя появится возможность пообщаться с ним, ты сам все поймешь и одобришь мой выбор.

Нашего же дорогого фон Гинце я оставил в Петербурге только потому, что сейчас на него направлены все бинокли и подзорные трубы представителей дипкорпуса. Как ты понимаешь, я хотел, чтобы факт моей подготовки к нашей встрече и самый момент ее как можно дольше оставались для лишних глаз и ушей неизвестными. Как и то, о чем мы здесь рассуждаем и о чем, возможно, мы договоримся. Поэтому, как видишь, людей я с собой взял только тех, в чьем умении хранить секреты вполне уверен. А вот ты взял-таки с собой Гольмана, хотя и знаешь, что он иногда не прочь сболтнуть лишнее.

– Ники, ты возводишь напраслину на хорошего человека и отличного моряка! И ты же знаешь, что бедняга фон Зенден умудрился слечь с инфлюэнцией в самой середине лета. Кого мне было еще брать в подмогу Тирпицу?

– Что-то твой Альфред, сдается мне, не в восторге от такой помощи. Как ты думаешь, почему в Лондоне узнали о ваших планах насчет Циндао даже до того, как ты написал мне первое письмо на эту тему? Гольштейн и Бюлов отпадают, Тирпиц – тем паче. Остается начальник кабинета, не так ли? Извини, возможно, я и перегибаю, только если я специально просил тебя быть аккуратным в этом моменте, значит, имел веские основания.

Во-вторых, как мне кажется, ты держишь на меня обиду за то, что я так неожиданно удалил от дел господина Витте, который уже был готов к тому, чтобы мы подписали торговый договор под диктовку твоего умницы Бюлова. Этот вопрос нам точно лучше обговорить не на хмельную голову… А чай… Чай от Липтона. Он был у меня в Петергофе, после того как ты его не принял во время Кильской регаты, помнишь?