Мы проследовали к большому роялю в гостиной, он сел за него и начал играть «River Deep – Mountain High», песню, которую он сочинил для меня. Когда Фил подал сигнал, что я должна петь, я тут же начала выкрикивать слова в стиле а-ля Айк: «When I was a little girl I had a rag doll». Я думала, что именно это он и хочет услышать. Я показала ему ту Тину, с сильным и громким голосом, но Фил тут же остановил меня и сказал: «Нет-нет, не так – только мелодию». «Только мелодию? – подумала я. – Да это просто замечательно!» Даже сейчас я чувствую это воодушевление от того, что мне, наконец, позволили использовать свой голос иначе. Хотелось бежать, высоко прыгать и кричать «Woo hoo!»

Совместная работа с Филом и стала для меня музыкальным образованием. Каждый раз, когда я приходила репетировать, он всегда говорил одно и то же, аккуратно убирая все ноты Айка из моего исполнения. Мелодия была у Фила в голове. Он со всей строгостью требовал, чтобы я попадала в эту мелодию и пела песню именно так, как он задумал. И никакой импровизации, ни одной нотки.

Напев казался таким навязчивым, но, как ни странно, уезжая от Фила, я не могла вспомнить ни единой строчки. Я знала, что Айк будет недоволен, и боялась, что он накажет меня, побьет – именно так он и делал, когда ему что-то не нравилось. Возможно, поэтому я стирала все это из своей памяти. Мелодия сильно отличалась от того, что я раньше исполняла, и из-за этого я не могла удержать ее в своей голове… до того момента, как мы с Айком однажды возвращались из клуба. Вдруг слова словно из ниоткуда ворвались в мою голову, и я начала петь: «And I’ll love you just the way I loved that rag doll». Петь так, как меня учил Фил, мелодично. Айк слушал с невозмутимым спокойствием. Как я и думала, это было совсем не в его стиле.

«Ах, вот она», – сказал он пренебрежительно. Когда он сказал это, я уже знала, что в этот момент он думает о том, как изменить напев так, чтобы он звучал в стиле Ike and Tina, а это бы разрушило все. И он замолчал. Этот проект принадлежал Филу Спектору от начала до конца. Айку заплатили за это деньги, и теперь он ничего не мог поделать.

Чем больше времени я проводила с Филом, тем больше понимала, что он был, мягко говоря, необычным. Некоторые его поступки шокировали меня. Например, однажды он взял яблоко из грязной пепельницы и стал его есть. Я не могла понять, зачем он это сделал, ведь яблоко все было покрыто пеплом. Я не придала этому значения, думая про себя: «Да он просто весь в работе в своей студии». Иногда мы все становимся немного сумасшедшими от изнуряющей многочасовой работы над одной песней, пытаясь сделать так, чтобы она звучала как надо. Но тогда я просто не поняла, что Фил всегда был немного сумасшедшим.

День за днем, мы встречались в звукозаписывающей студии Gold Star Studio, где Фил тратил на одну песню больше денег, чем другие продюсеры тратят на целый альбом. Мне пришлось спеть первую часть тысячу раз, пока мы, наконец, не смогли перейти к «And it gets stronger every day». И над ней мы работали не менее усердно – пока Фил не был удовлетворен. Если честно, я не видела разницы между моментами, когда я пела как надо или не как надо. Наверное, я многого еще не знала. Как-то раз мне стало жарко, я вся вспотела, и все, о чем я могла думать, это о том, как сделать так, чтобы стало чуть полегче. «Не возражаете, если я сниму топ?» – спросила я, при этом не пропуская не единого удара по клавишам. Я стянула с себя блузку и продолжала петь. Ну, на мне был лифчик, однако реакция в студии была похлеще, чем у Бен-Гура. Тина сняла блузку! Я думаю, вы понимаете, каково было петь эту песню. Я до сих пор не знаю, чего он хотел на самом деле. До сих пор не знаю, был ли он доволен. Но я никогда не прекращала стараться.

Также я не имела никакого представления о так называемой «стене звука». Я не знала, что это такое – «стена» Фила Спектора. Айк никогда не обсуждал со мной музыку. Однажды я пришла в студию и удивилась при виде целого оркестра и хора. Да-да, хора из бэк-вокалистов. Я была лишь девчонкой из Теннесси, которая связалась с Айком и стала певицей. Никогда раньше я не видела подобного. Если только в кино. Фил сказал: «Все в порядке, Тина?» Я пыталась не показывать, что нервничаю. Я прошла в кабинку и начала петь, и я была в центре этой «стены звука» из струнных, духовых и ударных инструментов. Мой голос тоже стал своего рода инструментом.

«River Deep – Mountain High» – достаточно сложная песня, и по словам Фила никто больше не мог исполнить ее как надо. Даже Дарлин Лав или The Ronettes, несмотря на то что у них были восхитительные голоса. Я думаю, он выбрал меня, потому что большинству исполнителей приходилось переходить на фальцет, чтобы выдерживать высокие ноты. А я могу распевать октавы выше и в то же время в унисон с оркестром, при этом не переделывая свой естественный голос. Фил наблюдал за мной в клубе ночь за ночью. И он знал, на что способен мой голос, и тогда он решил, что именно я смогу воплотить в жизнь его замысел. До этого я исполняла так, как учил Айк, потому что именно так я и начинала, с меня требовалось только это. Но я всегда знала, что не использую при этом свой талант. Я знала, что он есть, но у меня нет возможности его применить. Эта песня открыла мне глаза на новые возможности. Я почувствовала себя освобожденной, вдохновленной и готова была опробовать свои способности, исполняя другие песни. С тех пор не было выступления, на котором я бы не пела эту песню. Я знала, что это способно покорить публику.

«River Deep – Mountain High» должна была стать хитом, но, к нашему удивлению, публика в Америке не приняла ее. Диджеи просто не знали, как исполнять ее: если перегибали палку, то это уже не походило на ритм-энд-блюз темнокожих, получалась поп-музыка белых. В Англии все было по-другому. Песня стала сенсацией. Она быстро поднялась в верхние строчки хит-парадов, а исполнители новой набирающей популярность группы The Rolling Stones решили, что Ike and Tina Turner должны принять участие в церемонии открытия их турне, которое будет проходить в Великобритании.

Песня «River Deep – Mountain High» показала мне, как я хочу петь, а наше первое турне в Европу открыло мне глаза на мир, в котором я хотела бы жить. В 1966 году Лондон был центром вселенной, миром, где все вставало с ног на голову, домом «мод и рокеров» и Карнаби-стрит. Временами мне казалось, что я очутилась в сказке. Я полюбила красные двухэтажные автобусы, маленькие черные такси, а также маленькие городские домики, выстроившиеся в ряд вдоль улиц. Мы остановились в отеле «Норфолк», неподалеку от Кромвель-роуд и каждое утро в 6 часов просыпались от цоканья лошадей, спешащих на смену караула в Букингемский дворец. Шоу проходило так поздно, что единственным открытым местом оставался Wimpy’s, английский аналог McDonald’s, который казался повеселее наших домашних фастфуд-ресторанов. Даже гамбургеры в Лондоне были волшебными, хотя, когда мы попытались заказать чай со льдом, британцы приняли нас за ненормальных. «Так вы хотите горячий чай, но в то же время со льдом? Этот чай по-американски для вас», – говорили они пренебрежительно.

Для девчонки из Натбуша и Сент-Луиса это было словно очутиться в другом мире. Сразу же я почувствовала связь с городом и его жителями. Это была как будто любовь с первого взгляда. Тогда я даже не хотела возвращаться в Америку. Хотелось остаться! То же самое я почувствовала, когда увидела Францию и Германию в первый раз. Каким-то образом эти далекие места показались мне домом. Может быть, они и были моим домом в другой жизни. Я искренне верю в реинкарнацию.