мужескаго полу), попадая в детское тело, с восхитительной лёгкостью встраивается в это вот всё, ведёт себя естественно (сообразно возрасту) и ни у кого никаких подозрений не вызывает. У меня так не выходило никак.

Нет, меня страшно радовало, что коленки не хрустят, сердце не ноет и глаза прекрасно видят! И вообще, хвост не отваливается, мдэ. Но вечно представляться маленькой девочкой — ой, неть! Увольте-с. Я вообще вру плохо, это у меня требует максимального сосредоточения всех ресурсов, и всё равно результат не гарантирован. Поэтому я просто старалась вести себя прилично (о, Господи…) и больше молчать (как вы могли заметить, здесь я тоже не показываю высший пилотаж, ибо сдержанность — не мой конёк).

Но если надо было выступить ребёнком, это обычно прокатывало. Даже с теми, кто уже имел счастье со мной общаться. Выглядело это со стороны, наверное, как возвращение в естественную форму. Типа, пыжилась-пыжилась девочка, да и перестала. Ну, вот и молодец, давно бы так.

Главное в этой ситуации было не сбиваться на сложные фразы.

— Деда, а крот — это же зверь такой? — спросила я.

Дед Али посмотрел на меня удивлённо:

— Зверёк, да, не очень большой, — он показал руками, — под землёй ползает, портит огороды.

Я посопела, как будто соображая.

— А в кагэбэ есть огороды?

Взгляд деда изменился:

— Как?

— В КГБ, — чётче сказала я, — я слышала, когда мы в парке гуляли. Там два дядьки стояли. И один сказал, что у него в КГБ крот наклёвывается, целый полковник. А кроты что — клюют?

Дед Али посмотрел на телефон, и я поняла, что и его тоже слушают. Всех, видать, ответственных слушают. И брякнула:

— Они Андропова убрать хотят. А кто это — Андропов?

Дед стремительно подошёл ко мне и слегка встряхнул за плечи:

— Ты где это слышала?

— В Москве, — захлопала я глазами, — в парке. Мама с Женей на колесо обозрения пошли, а я внизу ждала, у ограды. А там кусты и клумба. Я хотела цветы понюхать, а они там стояли, дядьки два. Они меня не видели, а я услышала. Там ещё какого-то доктора обсуждали, который дал добро на операцию. Он хирург, наверное, раз «операция». И мне интересно стало, почему доктор — и вдруг крот? Может, он ветеринар?

— Так, сядь-ка вот тут и пока ничего не говори, поняла?

— Ага.

Он так же быстро вышел и вернулся через пару минут с мужиком помоложе.

— Она? — спросил второй.

Я сидела, чинно сложив руки на коленях и думала: блин, не зря ли всё это начала?

Дед молча кивнул и жестом велел мне обуваться. Заглянул в кухню:

— Рая, ты не теряй нас, мы с Ольгой немножко погуляем.

Мы вышли из подъезда — никаких тебе чёрных воронков и прочего — прошли метров четыреста и вошли в почти такой же жилой дом, как дедов. Так, похоже, железных решёток, застенков и подвалов сегодня не предвидится.

Квартира на втором этаже. Дверь не заперта, явно нас ждут. Однако же, за собой мужики закрыли. Хозяин тоже был помоложе деда, лет где-то шестьдесят. Встретил нас радушно, без вот этих страшных многозначительных взглядов, сразу пригласил за стол, чай пить.

— А молоко у вас есть? — спросила я. Нельзя было не спросить, я всегда спрашиваю.

— Есть и молоко, — гостеприимно расплылся он, — ты к пирогам как относишься?

— Очень уважительно.

— Ну, вот и отлично! Садись, поболтаем. Пироги у меня знатные, с яблоками…

В общем, дядька работал как хороший психолог: расположить, успокоить, завязать нейтральную беседу. Потихоньку он выспросил у меня всё про выдуманных мной «ветеринаров». Я пила чай и жевала пироги, болтая ногами. Дед и второй дядька тоже чай пили и всё молчали. Я долго и поэтапно «вспоминала подробности». В итоге выдала им, что «доктор», одобривший операцию — Черненко. Негр, наверное.

— А ещё он сказал, который слева стоял, что Горбачёва будут двигать, потому что он податливый. И он на запад смотрит.

Дядька отставил кружку:

— М-м-м, надо же, интересно как. А точно Горбачёв? Ты хорошо слышала фамилию?

— Да-а, — амплитудно кивнула я, — он ещё сказал: «Миша меченый». И что он всё продаст, надо только его хвалить. Получается, один дядька доктор, а другой — продавец! — я удовлетворённо откусила кусок пирога, пожевала и филосовски добавила: — А у нас в магазине всё продают. На что покажешь — то и продают, и не надо даже их хвалить. А эти продавцы какие-то странные.

— И впрямь, странные продавцы, — согласно покивал хозяин. — Надо бы их найти и выяснить: почему это они продают, только когда их хвалят, да?

— А вы найдёте? — спросила я, прихлебнув из кружки.

— А как же. Конечно, найдём. Работа у нас такая, продавцов проверять.

08. И МЫ ВСЕ ЕЩЕ ЖИВЫ

РАЗЪЕЗЖАЕМСЯ

С этого момента я начала умирать от страха. Ждала, что придут за нами.

Тридцатого было девять дней. Сходили на кладбище, помянули очень скромно: бабушка блинов напекла, сварила киселя. Она металась между дедом и домом — там Даша со дня на день родить должна была, бабушкинский инстинкт гнал её в гнездо, помогать. А тут деда страшно оставить было.

Но дед бодрился (его, по правде говоря, после моей выходки с «подслушанным разговором», как будто заново включили), да и Ира обещалась недели три с ним пожить, специально оформила отпуск без содержания, всё-таки она считала его отцом, переживала тоже.

В конце концов бабушка решилась ехать домой, но всю дорогу до вокзала то и дело принималась плакать.

Изначально, когда баба Рая заартачилась и отказалась лететь на самолёте, у нас сложился план отправить с ней поездом основную часть багажа. В обратную сторону чемоданы поехали набитые, да и помимо них несколько кульков и свёртков. Дед, узнав, что сестра поедет назад в общем спальном вагоне, забрал её документы и ушёл. Вернулся с билетом в СВ! Вагон меня впечатлил. В «Байкале» вообще чисто, он же фирменный, а в СВ народу в два раза меньше, чем даже в купе — тихо, спокойно, красота! Под багаж специальная ниша над входом (получается, над коридором) — обычно-то чемоданы на третью полку приходится складывать, и думаешь потом, как бы в случае чего они на головы не полетели.

Устроили мы бабушку, дождались, пока поезд отъедет. Подозреваю, что сейчас суета отправки окончится, и она снова будет плакать, за деда переживать…

На следующий день улетали уже мы. Квартиру, на которой жили, привели в образцовый порядок, в последний раз накормили Ваську. Я присела перед ним на корточки, обняла:

— Будь здоров, шикарный зверь! Я бы тебя похитила, но без паспорта тебя в самолёт всё равно не пустят.

Васька щурился и сыто урчал.

С дедом Али и Ириной мы попрощались в Солнечногорске, добираться до аэропорта долго и неудобно (это не как у нас в Иркутске: сел на троллейбус/автобус, да и доехал), а обняться на дорогу что там, что здесь можно.

В обратную сторону лететь мне почему-то всегда тяжелее, и больше хочется спать. Но мысли бродили всякие неприятные. Например, что возьмёт сейчас самолёт да и рухнет. Чтобы я, понимаешь ли, поменьше бабочек топтала. Или выйдем мы из аэропорта — а там машина из-за угла вылетит. Такие, в общем, нерадостные фантазии. Да и вообще, идиотский это бабы Люсин полёт как будто смазал ощущение триумфа от удачно проведённой операции — с книгой, я имею в виду. Вторая моя выходка неизвестно ещё, удачной ли была.

Немножко утешали восемь упаковок плавленого сыра «Сильва» и ещё столько же стаканчиков шоколадного, плотно уложенные в мой ранец. Буду ностальгировать.

ЗАВЕРТЕЛОСЬ

В Иркутск мы прилетели вечером. Женин жигулёнок благополучно ждал нас на диспетчерской стоянке у аэропорта. Красота. Квартира встретила слегка застоявшимся воздухом — месяц, считайте, никого в ней не было. Мы даже чай пить не стали, быстренько в ванную и завалились спать. А утром приехал Наиль! И сразу всё задвигалось, закипело. Женя свозил его за Дашей. Приехала она совершенно круглая, как шар земной.

Из московских гостинцев у нас были с собой конфеты вафельные и мой сыр. Сели мы чай попить, и тут меня вдруг пронзила мысль. Я аж подскочила:

— Ребята, мы с вами всё неправильно делаем!

Они все на меня уставились, привыкли немножко за два-то года к моим закидонам — а вдруг, и правда, что дельное?

— Мы с вами где живём? — я посмотрела на всех по очереди. — В советской стране! Вы знаете, что новый жилищный кодекс приняли? Я в газете видела. Теперь норма площади двенадцать квадратов на человека.

— Да ты что⁈ Общей⁈ — оживилась Даша.

— Нет, жилой! А у нас жилой