А она тым леж-т… — я снова вспомнила вид окровавленного тела, лежащего под балконом, и зубы мои отчётливо застучали.

— Чш-ш-ш… — похлопала по одеялу докторша и обменялась с медсестрой ещё парой кодовых фраз, из которых я уловила, что сейчас всё-таки пойдёт успокоительное. Ну, может и правда, сто́ит.

— А Али-то где? — спросила соседка, которая поила меня чаем.

— Он п-п-па-аш-ш-ёл с-с-с м-м-а-амой и б-ба-абушк-кой, пок-каз-зат-ть, где б-б-бу-д-дет к-конц-церт.

— Так вы в гостях? — подняла брови докторша.

— Да.

Медсестра взяла мою руку и перетянула вену. Так-так, судя по всему, что-то забористое будет ставить. Хитрая докторша задавала мне ещё какие-то вопросы. Я что-то в начале ответила, потом поняла, что язык не ворочается, и ваще могу лишнего наговорить, и отвечать перестала.

Проснулась я посреди ночи, на своём диванчике, и Васька тепло грел мне бок. Я было обрадовалась, что всё мне приснилось — просто очень натуралистичный кошмарный сон! — но тут увидела маму, дремлющую в кресле напротив, а во втором, подальше — Женю. Блин. Ни фига не сон.

Я села на постели, и мама мгновенно вскинулась:

— Что⁈

— Я в туалет, не кричи.

Я сходила до туалета, умылась, почистила зубы, а то вкус во рту был безобразно мерзкий. Смотрю, мама в кухне свет включила. Я пошла туда.

— Чайник долго греть, сок будешь? — предложила мама.

— Давай, полстаканчика. Бабушка-то с дедом осталась?

— Ага. У него сердце начало хватать, страшно было одного оставлять.

Позади зашуршало, и в дверях кухни появился хмурый Женя:

— Ты как, Олька?

— Кошмар, конечно, — честно сказала я. — Испугалась до посинения, аж язык отнялся.

Брови у мамы сложились домиком:

— Ни с кем тебя оставлять нельзя!

— Да ну, — махнула я рукой. — Лучше бы я с Васькой осталась. Тут хоть и из окна выпадешь — не разобьёшься.

— Да уж… — Женя потёр шею. — А как вышло-то?..

— Я не видела сам момент-то. Я в зале села, порисовать. А она не послушалась деда, полезла с табуреткой на балкон. Она вообще-то долго развешивала. А потом смотрю — тени на окне нет, и соседка кричит. Выглянула — а она там лежит…

Я решила придерживаться этой до крайности сокращённой версии, во избежание всяких дурацких вопросов. А то вдруг какая светлая голова начнёт развивать мыслишку, что это я во всём виновата. Ишь, придумала — мышей бояться, когда порядочные люди по табуреткам лазают! А потом, не считая всего прочего, меня внезапно посетила циничная мысль: а не к лучшему ли это всё? Глядишь, и дед проживёт подольше. Лишь бы бабы Люсин полёт в суицидные не записали, хотя, выпавшее вместе с ней бельё свидетельствовало о самом что ни на есть бытовом несчастном случае. Надеюсь, с сердцем у деда всё нормализуется…

ТЯГОСТНОЕ

Первые дни бабушка брата оставлять одного вообще боялась. Что он там себе думал — может, казнил себя за то, что ушёл тогда, не остался её эти дурацкие тряпки развешивать? — но сердце у него болело часто.

В воскресенье, двадцать четвёртого июля (именины мои, между прочим, день княгини Ольги), состоялись похороны. Дед, и так сухощавый, совсем похудел и осунулся. Приехала из Подольска его приёмная дочь, Ира (родная бабы Люсина), рыдала, падала на гроб. Поминки справляли в офицерской столовой. Соседки опять плакали, говорили речи…

На поминках зарёванная Ира внезапно подошла к маме и попросила:

— Галя, говорят, я должна мамину одежду забрать. Можешь мне помочь?

Не знаю, что за обычай такой (по моему глубочайшему убеждению, покойникам всё это исключительно фиолетово), но я порадовалась, что тряпки сумасшедшей жены не будут всё время деду мозолить глаза, о предрассудках рассуждать не стала, напротив — пришла на следующее утро с мамой, помогла упаковывать бабы Люсины вещи.

Барахольщица она была, конечно, как и большинство женщин. Да и от старых, явно уже малы́х, платьев не спешила избавляться. Всё, видать, ждала, что обратно похудеет. Эх, вечная женская мечта. Как хорошо, что я в последние свои взрослые годы постаралась всё лишнее заблаговременно ликвидировать! А всё почему? Так же вот стоял перед глазами пример соседки тёти Светы, и как её дочки, похоронив мать, кулями её платья на помойку таскали.

Деда с бабушкой мы отправили на улицу, в скверик, свежим воздухом дышать, чтоб он это всё не наблюдал — и начали упаковываться. Полиэтиленовые пакеты были в те годы страшнейшим дефицитом. Да на бабы Люсино наследство и никаких пакетов и даже чемоданов не хватило бы! Спальни у них с дедом были раздельные, но барахло бабы Люси расползлось и на половину шкафов, которые в зале стояли. Поэтому складывали мы в наволочки, не придумали ничего умнее.

— Галя, как думаешь, а рейтузы старые можно не забирать, а просто выбросить? — жалобно спросила Ира, заглядывая в ящики комода.

— Я не знаю, — неловко пожала плечами мама. Её понять можно было: насоветует сейчас, а вдруг нельзя?

Эх, девки, придётся мне, как имевшей опыт реальной смерти*.

*Звучит, конечно, так себе.

А как иначе скажешь?

— Можно выбросить сразу всё, что вам не пригодится, — сказала я. — Личное бельё, колготки и тому подобное можно сразу на мусорку унести, такое не раздают. Платья и верхнюю одежду можно после сорока дней использовать или отдать, подарить кому-то, кому они подойдут. Я про обычаи разных народов читала недавно. Шубу, например, смело себе можете забрать, ничего страшного. Просто смотри́те: нравится — не нравится, пригодится или нет.

Женщины переглянулись.

— Я тогда что на выброс сразу носить буду? — Ира явно ждала нашей поддержки.

— Конечно, носите! — подбодрила её я. — Смысл к себе возить, а потом оттуда таскать? Я там газеты видела, можно в них немного завернуть, чтоб люди не глазели.

Идея с газетами Ире понравилась. Она начала паковать скорбные кульки.

Нерадостные, в общем, это были хлопоты.

Но. После того, как мы всё это выгребли, и остались пустые шкафы, внезапно как будто посветлело в доме. Реально, словно дурную ауру сдёрнули. Даже бабушка, когда пришла, заметила и шёпотом поделилась с нами своими наблюдениями.

— По-хорошему, надо бы и кровать убрать, — так же шёпотом ответила я. — Как бы не вздумал дед на ней спать. Так и заболеть можно.

Бабушка посмотрела на меня испуганно. Не знаю, решится ли деду сказать, это ж всё-таки типа предрассудки…

Но помимо опасности заболеть после покойника меня волновали и другие вещи. Помните концепция Пятачка, да? «Я очень маленькое существо». И меня, как маленькое существо, очень волновала перспектива грядущего существования в этом большом и странном мире. Сколько там Андропову осталось? Потом такой же мимолётный Черненко (про которого, кстати, ходили упорные слухи, что именно он Андропова и уработал) — а следом Горбач и вечно пьяный Ельцин. Куда как лучезарно! Как говорится, «оба хуже».

Стоит ли что-нибудь предпринимать в связи с этим? Эта назойливая мысль комариком звенела на заднем плане сознания, чем бы я ни занималась. И следом за ней хвостами: пока дед жив… пока его влияния и связей хватит на то, чтобы сместить центры тяжестей в завязанном клубке вероятностей — или хотя бы подтолкнуть… пока мы рядом…

Можно было не делать совсем-совсем ничего, тупо сидеть, смотреть на реку, в надежде на внезапный труп какого-нибудь врага. Или бабочек идти топтать, следуя теории всеобщей взаимозависимости? Тут главное, пока ты за бабочками гоняешься, чтоб тебя самого́ шальным бревном не пришибло…

Одним словом, как-то пребывание в гостинице «Космос» и ощущение от ненавязчивого присмотра КГБ на меня странно повлияло. Пошатнуло мою решимость заниматься исключительно семейным выживанием и ни во что не лезть, мда.

Я не могла определиться несколько дней. А потом подумала: да какого хрена, блин? Не попробую — всю жизнь ведь терзаться буду, правильно? И вообще, ради чего-то же всё это должно было случиться? Ну, в смысле — возврат мой и сохранившаяся память о будущем?

К этому выводу меня подтолкнула ещё и удачная ситуация.

Мама с Женей опять в Москву уехали. Кто-то им сказал, в какой магазин можно ломануться, чтобы, постояв в очереди, ухватить кроссовки «почти что настоящий адидас», сине-белые такие. И они понеслись. Я там, понятное дело, была не нужна, и осталась с бабушкой и дедом. И вот бабушка пошла обед готовить, дед над какой-то книжкой сидел (подозреваю, что больше думал, чем читал), а я рисовала…

КРОТ

Тяжело быть ребёнком. В смысле — в моей ситуации. Сколько раз я читала всякие попаданческие книжицы, где герой (обычно