– Вы плохо меня знаете. Я – исчадье сатаны, порождение сатаны.

– Я видела детей сатаны ближе, чем тебя сейчас. Когда работала в детской исправительной колонии. И все равно это были обычные дети, которым просто не повезло и они родились у сатаны. В остальном же они ничем не отличаются от нас с тобой.

Я погрызла печенье и все-таки решила кое-что спросить. Чем черт не шутит. Уж больно любопытно было.

– Скажите, а что это за горелый дом у дяди Валеры на участке? Тот, что прямо у вашего забора?

Ее реакция только подтвердила мои опасения. Соседка сразу встала, отвернулась и начала что-то нервно переставлять на подоконнике. Взрослые часто так делают, когда им нужно подумать перед тем, как соврать.

– Элизочка, я, честно говоря, не знаю про пожар. Меня тут не было, когда домик сгорел.

– Там кто-то умер, да?

– Что за ужасы ты говоришь на ночь глядя! Никто там не умер, замкнуло проводку, старая была, вот и сгорел. Так часто бывает. Пожарные приехали, но слишком поздно, все к тому моменту выгорело дотла.

Тетя Лена не смотрела мне в глаза. Хороший доктор был плохим вруном. А жаль, мне она вначале сильно понравилась. Но со взрослыми всегда так. Даже с добрыми. Они какие-то мутные, что ли. Это как если в ведро с родниковой водой кинуть горсть песка. И пить вроде можно, но на зубах противно поскрипывает. Ясно же, что место нечистое, что бы она тут ни заливала. Напоследок тетя Лена снова пообещала поговорить с Мамзелью по поводу Васька и его болезни. Я кивнула, но не очень-то поверила, что это сможет что-то реально изменить в нашей жизни. Мой брат из тех детей, которые просто физически не могут сидеть на одном месте. Глядя на него, кажется, что все его части тела двигаются на шарнирах, независимо друг от друга. Ошибка пилотирования, сбой в микросхеме. Кнопка сломалась и не работает. Руки-ноги-голова не слушаются друг друга. Кроме этого, он плохо говорит и иногда заикается. И, конечно, вспышки ярости. Это что-то страшное, никто не может с ними совладать, кроме меня. Я тоже долго не понимала, что делать и как вести себя в такие минуты. Сейчас мы называем это «Тантрум пришел». Тантрум – это персонаж из мультика, робот-бионикл. Вначале Васек мне про него рассказал, а потом по телику сказали, что есть целая теория насчет поведения этого робота, и вроде как многие неадекватные малыши, типа нашего, похожи на него. Тантрум страдает приступами ярости и агрессии, которые сам не может объяснить. В какие-то моменты ему надо обязательно что-то сломать, из носа вылетают клубы огня, и тогда он разрушает дома, мосты, города. Иногда это существо вселяется в Ваську. Реально страшная тварь. Если бы ты, Лео, хоть раз увидел его, понял бы, о чем я говорю. Первый раз Тантрум пришел вскоре после твоих похорон. Во времена инквизиции меня бы за такие штуки сожгли на костре. Тантрум – это дьявол, которого надо выгонять силой воли. Мы еще только учимся делать это. Когда Тантрум приближается, я начинаю свой заговор – «Тантрум-Тантрум-стоп. Тантрум-Тантрум-стоп». При этом надо говорить с каждым разом громче и громче. Потом я считаю – «Тантрум – раз, Тантрум – два, Тантрум – три». И если на счет «три» Васек не успокаивается, орет и бьется в конвульсиях, значит, Тантрум победил и на этот раз надо оставить его в покое. Я молча ухожу, даже если брат цепляется за мои ноги и ползет следом, и закрываю дверь в комнату. Поорав, Васек начинает плакать. И тут для меня наступает самое страшное. Вы скажете – что такого, пацан поорал и успокоился. Просто вы ни разу не слышали этот крик. Я как бы тоже не из чувствительных, меня черта с два до слез доведешь, но тут другое. Надо сжать всю волю в кулак и не открывать дверь, пока Тантрум не отступит. Он так ужасно кричит, бедняга «братец Кролик», будто злой робот выжигает его изнутри. Я часто сижу по другую сторону двери и беззвучно плачу вместе с ним. Не нравится мне об этом говорить, но скажу. Васек бьется в дверь, икает от слез, но открывать нельзя. Лиса, Лиса, Лиса, открой!!! Я затыкаю уши и скрючиваюсь на полу перед дверью, как креветка, так мне плохо. Но открывать нельзя ни в коем случае, иначе Тантрум останется с нами навсегда. А когда он затихает, я отпираю замок, а он стоит весь в крови, потому что бился лицом о дверь. И в глазах такая взрослая боль, которая не может, не должна там быть, черт возьми! И тут мне уже реветь нельзя ни в коем случае. Я улыбаюсь, беру малыша на руки, говорю ему – ты молодец, ты победил его, и иду за молоком. Мы взаправду почти уже победили Тантрума, он приходит все реже и реже. Но все еще приходит. Ненавижу его!

Из-за Тантрума брата не любят в детском саду. А в школу, как говорит мать, он пойдет в какую-то специализированную.

– Я нашла отличную школу для особых детей, – опять завела перед отъездом Мамзель свою шарманку.

– Для особых дебилов, – уточнила я.

– Элоиза, ты невыносима! – вновь закатила глаза мать. – Разве не видишь, как сильно он отстает в развитии, с ним надо специально заниматься. В детском саду его все ненавидят. Из-за тебя, между прочим!

– Я той жирной крысе глаз натяну на задницу, если она мелкого хоть пальцем тронет еще раз!

– Элоиза! Ты же де-воч-ка!

– А ты ма-ма-ма-ма. Занимайся им, занимайся! Учи читать, учи говорить. Просто хоть иногда будь с ним рядом. Ему надо, чтобы ты хоть иногда укладывала его спать. Кто тебе мешает? Или твой очередной красавчег-любовник не хочет иметь умственно отсталых в доме?

Бац, бац! – по моим щекам проносится наманикюренная рука, оставляя красный след. Мамзель в гневе, и ее намертво поставленная лаком «Прелесть» прическа трясется как петушиный гребень. Факен шит, это уже слишком! Скажи мне, Лео, в будущем до сих пор так? Почему взрослые считают, что детей надо бить по лицу? Это какая-то особая форма самовыражения? Садизма? Пощечина – удар прямо в сердце, в еще совсем маленькое и чахлое, как деревце на болоте, самолюбие. Это подло и гадко, потому что детское лицо совершенно беззащитно и открыто миру. Там нет специальной маски или забрала, которые рекомендуется надевать в жарком споре со взрослыми. Там всего лишь твоя наивная рожа, которая не ждет такого подвоха. Ненавижу их всех за это! Когда