входе обратила внимание на этого клоуна – толстые собачьи брыльки лежали на плечах как блины. Самодовольная улыбка похожа на сосиску. Мопсик с сосиской в зубах.

– Депутат – меценат нашей школы, большой души человек, – не опуская палец, громким голосом вещала Паучиха. – Поэтому сиди тише воды, ниже травы, может, и дотянем тебя до девятого. Слушаешь меня?

– Конечно, конечно. У вас жопа-то больше. (Это мой фирменный прикол, при произношении «у вас же опыта больше», исчезает гласная из «же», и фраза получает новый смысл).

– Что?!

– Опыта, говорю, у вас же больше. В делах такого рода.

– А, опыта. Да.

Директриса замолчала и заскрипела стулом.

– И сколько отстегивает вам Иващенко за сына-придурка? Нормальный, наверное, конвертик приносит этот Мопс.

– Бесстрашная, значит. Ничего не боишься? – зло просвистела Паучиха.

– Боюсь.

– И чего же, позволь полюбопытствовать?

– Разжиреть.

В новый класс я вошла с клеймом «ребенок из неблагополучной семьи». А мне это даже нравилось. Для пущего ужаса я красила волосы в черный цвет и ходила в рваных джинсах. Залезая после уроков в дорогие родительские джипы, дети изумленно смотрели мне вслед – одна, на автобусе? Глупые аквариумные рыбки с открытыми ртами. Они готовы были глотать любую информацию на лету. Все, что я «лепила» на ходу, воспринималось ими за чистую монету. Я обрадовалась и сразу наплела с три короба, что мой батяня-комбат погиб в девяностые. Он грабил олигарха, и ему отстрелили голову. А батя моего брата сидит за убийство. Но скоро его выпустят, он достанет спрятанные миллионы, и мы уедем на Кубу. Жаль, что меня так быстро выгнали из школы, я только собралась им рассказать о том, кто на самом деле моя мать. Они бы просто офигели.

Однако Мамзель хватил бы удар, узнай она о моем отчислении. В плане образования она очень щепетильная. Хотя что такого, подумаешь – выгнали из школы! Мне это среднее образование даром не нужно. Средненькое-серенькое, как и все эти унылые хоббиты-одноклассники в серой униформе. Я и сама себя могу неплохо образовать. Можно читать книги целый день. Всей жизни не хватит прочитать все на свете. Спрашивается, зачем для этого сидеть в классе с тридцатью придурками? Мать гордится тем, что получила высшее образование, какой-то там, блин, инженер. С красным дипломом, типа, все пятерки. И что толку – торчит ночами в ларьке, торгует цветами. Обалдеть, карьера. Я решила, если они продолжат свои тупые разговоры про интернат, мы с Васьком уедем на Украину, к бабуле Тимиридни. Она приезжала на похороны Лео, звала к себе жить, если будет трудно. Она была какой-то очень дальней родственницей дяди Лео. Мне она понравилась, добрая такая бабуля в ярком платочке на голове. Впервые увидев внука, она вскрикнула: «Ой, мальчисько! Скики тебе год?» А потом разрыдалась. Она все гладила Васька по голове и приговаривала – тимиридни, тимиридни. Я думала, это имя такое, а оказалось, это значит – ты мой родной. Хорошая бабуля, ласковая. Оказывается, она давно мечтала о внуках. Хотелось верить, что Тимиридни будет любить внука таким, какой есть, а не совать в школу для недоразвитых.

– Глупый Лисенок, ты понимаешь, что друзья (настоящие друзья) могут появиться только в школе? А чем старше ты становишься, тем меньше шансов их найти в этом мире, – помню, гнула свою тему училка Ириша, когда я как-то раз сдуру пришла к ней в гости попить чаю. Она все пыталась обратить меня обратно к знаниям. Но я была уже далеко от этой системы. Тогда я рассказала ей, что со своим очень близким другом я познакомилась как раз на почве нелюбви к этой долбаной школе и придуркам, что там учились.

Первым моим настоящим супер-пупер другом был Кир, пацан из деревни, где мы жили с бабкой Райкой. Ну, я рассказывала про нее. И про деревню, куда моя Мамзель догадалась притащиться со мной-приплодом, когда ее бросил мой папаша. Я пошла там в первый класс и с ходу получила под дых от рыжего пацана, которого дразнила вместе со всеми. Не знаю, зачем я это сделала. Помню, как Кир вошел в класс, и все вдруг стали кричать – рыжий дебил, рыжий дебил. И я тоже крикнула громче всех – рыжий урод. Больше, кстати, я никогда так не делала, это был хороший урок – не поддаваться общей травле. Оказывается, можно потерять лучшего друга в жизни только из-за того, что не хочешь выделяться из толпы баранов. А я по своему опыту вам стопудово скажу: дети – жестокие карлики, нельзя им доверять. Они любят выбрать одного, самого слабого, и замучить. Я пару раз сама на такое повелась, а потом бросила, потому что, как ни крути, но это не по-пацански, когда все на одного. Я вообще не очень-то люблю детей. Особенно когда их много, так бы и врезала всем. Но в тот момент Кир врезал мне, потому что я стояла рядом и громко вопила – рыжий урод, рыжик – дебил! Удар под дых, и я упала на пол и скрючилась, как дохлый червяк на асфальте. Училка утащила меня полежать в предбанник, чтобы отдышаться. Кира они не поймали, он проскочил у училки между ног и шмыгнул куда-то в коридор. Пацан был мелкий, ростом с четырехлетку, не больше. Мелкий рыжик с кривыми зубами. Но я тоже была не принцесса в момент нашей первой встречи. Надо было видеть меня – рыба, выброшенная на берег, с выпученными глазами и белыми бантами. Рука у Кира всегда была тяжелая, в папашу, видно. Позже он рассказывал, что мать умерла при родах, а папаша грохнул соседа по пьянке, убил кулаком с одного удара. Но не суть. Короче, полежала я так на деревянной лавке минут пятнадцать и решила по-тихому отползать из этого гнусного местечка – ясно уже было, что со школой как-то сразу у меня не заладилось. Думаю, ну, на фиг все, пойду гулять. Домой идти – не вариант, там бабка Райка сидит на печи и только и ждет, когда я без Мамзели припрусь, чтобы зажарить. Про это я несмотря на то, что мне и семи еще не было, хорошо соображала. Решила идти на вокзал и там ждать электричку с Мамзелью (она каждый день в город на работу моталась на поезде). Прохожу, значит, мимо гардероба, а там кто-то скулит. Сентябрь тогда холодный выдался, все завешано, закидано куртками-шапками, не видно ни фига. Я присела и высматриваю, где же лапы того, кто пищит так жалобно. А там, смотрю, рыжая башка на полу трясется. Это Кир лежит под вешалкой и плачет. А я