– Мне жаль, – говорю я.

Она упирается головой в мою футболку.

– Почему ничего не получается? Я не понимаю, почему ничего не выходит.

Я не выпускаю ее из объятий.

– Не знаю, но врач же предупреждал, что это может занять какое-то время.

– Какое-то время? Прошло уже больше полугода.

– Я не знаю, Майя.

Мы продолжаем стоять в той же позе, мои руки обвивают ее, потом она высвобождается и подходит к окну. Лучи уходящего лета вибрируют в листве вишни. Большую часть ягод сорвали, какие-то упали на землю. В начале недели мы с Николо собрали их и сложили в компостную кучу в углу сада. Я стою за спиной у Майи, возле двери. Она обхватила плечи руками.

– Ты ведь на самом деле доволен.

Она говорит это спокойным тоном.

Мне приходится ретироваться.

– О чем ты?

– Ты доволен?

– Нет конечно, как я могу быть доволен.

Я подхожу к раковине. Майя плавно поворачивается, провожает меня взглядом, который, скользнув по мне, возвращается обратно в сад, к деревьям. Я открываю кран и неизвестно зачем пускаю воду. Чайник стоит рядом с раковиной, я подставляю его под струю и открываю кран до конца.

– Я знаю, что ты говоришь неправду, – говорит она. – Каждый раз я знала, что ты лжешь.

– Я не слышу, прости.

– Так закрой воду.

– Что ты сказала?

– Ты прекрасно меня слышал.

– Нет.

– Я сказала, что ты мне лжешь.

– Майя, не начинай сначала.

Я ставлю чайник на подставку, включаю его и достаю жестянку с чаем.

– Может, это ты во всем виноват, – говорит Майя.

Я подхожу к ней.

– Мы сдали все анализы, какие только можно. Нужно просто подождать.

Она наклоняется и подбирает с низкого подоконника увядшие листики комнатных растений. Листья скрипят в кулаке, когда она их сминает.

– А если дело в тебе?

– Но это не так.

– И все-таки.

– К чему ты все время клонишь, Майя?

Она выходит на кухню.

– Может, все дело в том, что мы не можем быть вместе, – говорит она.

Открывает крышку мусорного ведра, выбрасывает в него листья.

– Почему ты решил заварить зеленый чай?

– Почему нет?

– Я не хочу зеленого чаю.

– Возьми другой.

Я возвращаюсь к столу и сажусь за компьютер. Из кухни доносятся звуки передвигаемых банок с чаем, она открывает и закрывает их, потом слышится шум набираемой в чайник воды.

– Я же знаю, ты не хочешь, чтобы у нас получилось.

Я молчу.

– Почему просто не сказать откровенно? Чтобы я могла двигаться дальше и найти мужчину, который этого хочет.

Она входит в комнату. Над краем чашки поднимается пар от чая.

– Ведь ты же не хочешь, – говорит она. – Просто признайся. Почему ты боишься сказать, что участвуешь во всем этом, только чтобы не потерять меня?

Я закрываю крышку компьютера и поднимаю взгляд на Майю.

– Да, это правда. Я боюсь тебя потерять.

Чай слишком горячий, и, делая глоток, она обжигает губы о фарфоровый край чашки.

– Ты права, если бы мы могли немного повременить, это было бы для меня лучше. Я по-прежнему не уверен, что время пришло. Мне кажется, что, прежде чем это случится, мне нужно большего добиться, мне нужно больше времени для нас обоих. Я думаю, что и тебе не помешало бы еще какое-то время.

Это происходит снова. Майя изменяется в лице, глаза становятся оловянными, подбородок чуть подрагивает, и внезапно чашка выскальзывает у нее из руки. Ударяется об пол.

– Так заруби себе на носу, черт бы тебя побрал, что я не могу больше ждать! – кричит она.

Я смотрю на пол, на разлитый чай, на осколки фарфора у ее ног.

12

Шум, доносящийся с бульвара Андерсена, внезапно смолкает, когда входная дверь захлопывается за моей спиной. В парадной ощущается запах дезинфекции и хлора, пахнет мылом и клеем – вроде того, какой наносят на медицинский пластырь. Плитка «шашечками». Под потолком люстра – возможно, ровесница этого дома. Во всех патронах электрические лампочки, имитирующие свечи. На мгновение я замираю у большого коврика, который прикреплен к полу железным ободом. Стекла над дверью заляпаны, и свет пробивается снаружи мутными полосами.

Она начинает подниматься по лестнице, я иду за ней, держусь за перила, ступени издают скрип. Не так легко взбираться по этой лестнице. Эта мысль посещала меня всякий раз, когда мы приходили сюда. Ощущение тяжести подъема, как это часто бывает со старыми лестницами. Тело никак не нащупает равновесие, когда поднимаешься по таким ступеням, и нужно дополнительное усилие, чтобы не опрокинуться назад. А может, все дело в велюровой дорожке, крепящейся к ступеням медными пластинками. Есть в велюре на лестницах какая-то подчеркнутая расточительность – касаться его ботинками, подошвы которых только что месили грязь улицы.

На втором этаже Майя нажимает на маленькую костяную кнопку звонка у двери клиники. Где-то в глубине помещения звенит колокольчик. Проходит довольно много времени, прежде чем нам открывает медсестра. Это высокая блондинка, говорит, что рада снова приветствовать нас в клинике. Она нас помнит. С сердечной улыбкой касается руки Майи.

– Идемте со мной.

Мы идем за медсестрой по коридору. На стенах висят фотографии детей и детские рисунки. Дома, деревья, сады, принцессы, истребители, танки. Рисунки прислали родители. На многих из них в углу написано: «Спасибо!» Медсестра открывает дверь в приемную.

– Вы можете подождать здесь. Я вернусь за вами, когда мы будем готовы. Это не займет много времени, – говорит она.

В приемной сидят три парочки, одна нашего возраста, две других немного постарше. Держатся за руки, пальцы переплетены, не перестают облизывать пересохшие губы, улыбаются, но поспешно и не глазами. Доски пола потрескивают под ногами, когда мы заходим. Четырехметровые потолки, оштукатуренные стены, облицованные почти до верха деревом, четыре оконных секции выходят на бульвар. Было время, когда у кого-то тут была гостиная или, вполне возможно, комната, в которой мужчины собирались поиграть в карты или в бильярд. Вся мебель новая, фирмы «Керхольм», резко контрастирует с затхлостью прочей обстановки.

Одна из женщин что-то шепчет мужу про парковочный талон, про пальто на заднем сиденье. Все остальное время никто не произносит ни звука. У стены стоит столик с несколькими термосами, стаканами, пакетиками сахара и водой в кувшине.

– Хочешь чая или кофе? – спрашиваю я.