Владельцы дома нашли тело и достали из петли. Отец не хотел, чтобы труп обнаружил кто-то из членов семьи. За несколько недель до этого он составил завещание. И написал дочери письмо, которое Майе должны были отдать, когда ей исполнится восемнадцать. В письме был рисунок – маленькая девочка в поле, а высоко в небе он сам, смотрящий сверху на эту девочку.

Такое доверие со стороны Майи, рассказавшей об отце, было очень трогательным. Я растерялся, не зная, что сказать. Сказал, что мне очень жаль. Мне хотелось ее обнять, но я не решился.

Мы просидели в кафе часа два, потом вышли из университета и пошли к парковке. Она ездила на «Порше Кайман». Салон был обтянут светло-коричневой кожей, даже руль был кожаным. Это была машина Адвоката. Мы стояли рядом с автомобилем, продолжая болтать. Я говорил не умолкая. Хотел успеть сказать все, успеть убедить ее оставить Адвоката. Майя слушала меня, потом положила ладонь мне на плечо. Сказала, что хочет увидеться снова.

Спустя две недели случилась та ночь, в которую мы впервые спали вместе. Все утро она молчала. Сказала только, чтобы я уходил. Ей нужно побыть одной. Несколько дней от нее не было никаких известий. Потом она позвонила мне как-то вечером и сказала, что сделала это. Вернула ему ключи от квартиры, от «Порше», цепочку, два кольца, часы «Патек Филипп». Оставила записку, написала, что все кончено, что встретила мужчину, с которым хочет провести всю свою жизнь.

Я спросил, как он отреагировал на разрыв. Майя ответила, что никак не отреагировал. Она знала это сразу. Просто послал ей сообщение, что будет ждать ее, как всегда ждал раньше. У нее осталось множество подарков. Одежда, сумочки, картины. Он много успел ей подарить за эти годы. Она все вернула, послала с курьером, все, кроме сумочки «Гермес».

Таким было наше начало. Мое и Майи.

Дверь приемной за моей спиной открывается. Я знаю, что сейчас позовут меня, момент, которого я жду, наступил. Я все еще стою у окна, машины продолжают сновать по бульвару.

– Пройдемте со мной, – приглашает медсестра.

Я делаю вид, что только сейчас заметил открытую для меня дверь, и иду к ней по скрипящему паркету. Никто в очереди не поднимает на меня глаз.

Медсестра идет впереди меня по коридору. Запах спирта становится отчетливее. Она открывает дверь в небольшой кабинет и заходит внутрь. Достает из шкафа прозрачный пластиковый контейнер с крышкой, кладет его на стол. Там же стопка порнографических журналов и диски с фильмами. Медсестра зашторивает окно.

– Когда закончите, закройте контейнер крышкой и грейте его ладонями. Жду вас в лаборатории, третья дверь дальше по коридору.

– Хорошо.

– Его нельзя переохлаждать, важно, чтобы он сохранял температуру, близкую к температуре тела.

Я остаюсь один в кабинете. Отодвигаю штору. Окно выходит в большой внутренний двор с парковкой. Отпускаю штору и сажусь за стол. У стены стоит экран на высокой подставке. Пульт, обтянутый пленкой. Пленка вытерлась на двух кнопках. Ламинированная инструкция на подставке извещает, как можно запустить фильм. Эта комнатка не похожа на прочие, виденные мной в клинике. Ни стен, обитых деревом, ни штукатурки – голые стены и трубка неоновой лампы под потолком.

Я беру лежащие поверх журналы и раскладываю их на столе. Они подобраны с таким расчетом, чтобы угодить на любой вкус. Красивые журналы с почти лирическими названиями, оттененными эротическим смыслом, высокохудожественные черно-белые снимки в приглушенных тонах. На снимках – губы, тени, падающие на грудь, обнаженная женщина на банкетке, еще одна, «киска» которой отражается в разлитом на полу молоке. Женщины на этих фотографиях словно не подозревают о существовании камеры. Объектив играет роль спрятавшегося от глаз наблюдателя, не видимого в кадре вуайера.

Другие, не столь изысканные журнальчики изображают женщин, позирующих в самых изощренных позах. Они выставляют напоказ свои груди, широко разведенные ноги – эти как раз-таки прекрасно осознают присутствие камеры. Каждая клеточка гладкой кожи великолепно освещена, во всем намеренная и подчеркнутая сексуальность.

Третья разновидность журналов – откровенная порнография. Совокупления в различных позах, мускулистые самцы, кончающие в экстатическом оргазме на женщин, женщины с женщинами, седовласые мужчины с молоденькими девушками, групповой секс с одной женщиной на восьмерых мужчин.

Я откладываю журналы в сторону.

Я не способен на это. Просто не могу. У меня единственное желание – встать, выйти отсюда, уйти из клиники. Внезапно мне приходит в голову мысль, что и правда еще не поздно сбежать отсюда. Еще не поздно остановиться, просто встать сейчас из-за стола, выйти из кабинета, оставив пустой контейнер на столе, и никогда больше не возвращаться.

Стрелки на часах. Прошло уже четверть часа. Медсестра ждет в лаборатории. Майя ждет. Майя, которой каждый вечер колют гормоны. Нет, конечно, уже поздно. Теперь уже так просто не выйдешь отсюда. Уйди я сейчас, и мне придется начинать поиски новой жизни, начинать их в одиночестве, а я совсем не хочу сейчас начинать сначала и не хочу причинять ей страдания. Это мой долг.

Майя.

Я думаю о ней, представляю ее рядом с собой, обнаженную, представляю себе ее тело, выражение лица, которое у нее появляется во время оргазма.

В первой комнатке лаборатории сидит медсестра, склонившись над белого цвета микроскопом. Я покашливаю. Медсестра отрывает взгляд от окуляра.

Я протягиваю ей контейнер, пытаюсь придать своим движениям непринужденный, естественный характер. Она берет его с сосредоточенным лицом, быстрым взглядом оценивает количество. Я не отвожу взгляд. Она проходит в следующую комнату и отдает контейнер лаборанту. Они о чем-то беседуют. Где-то там, в той комнате, яйцеклетка Майи.

Медсестра провожает меня из лаборатории в другое помещение. Там стоят термос и пластиковые стаканчики, на блюде выложены фрукты.

– Хотите чашку кофе? – спрашивает она.

Ее голос. Она совершенно не меняется в лице, независимо от того, что она делает, наливает кофе или берет у меня из рук контейнер со спермой.

– Нет, спасибо.

– Все идет как надо, – говорит она. – Майе ввели наркоз. Она в палате в другом конце коридора. Через какое-то время вы сможете ее проведать.

Она говорит, что после наркоза к Майе не сразу вернутся ясные реакции на происходящее, моя задача проследить за ней. Она объясняет, что врач решил оплодотворить две яйцеклетки. Через несколько дней их введут в матку Майи.

Майя сейчас где-то в палате, без сознания. Ночью в чашке Петри происходит первое клеточное деление эмбриона. Единица делится на две части, на четыре, на восемь. Жизнь. Прошлое. Настоящее.

Я чувствую, что мне надо сглотнуть, голосовые связки затвердели и причиняют боль. Медсестра замечает, как напряглись мышцы моего подбородка, замолкает и улыбается мне.

– Нет причины беспокоиться. Все идет как надо.