грайки вступили в Бакленд, они многих поубивали, обратили в свою веру наиболее слабых, а затем отправились в Хэрроудаун — небольшое поселение, известное своей преданностью истинному учению. Там, в знак окончательного утверждения новой веры, они истребили все население, наколов на проволоку, что ограждала Хэрроудаунский Лес. Юнцу удалось спрятаться и затем бежать в Аффингтон, который представлялся ему последним надежным убежищем. Однако воспоминания об увиденном и услышанном не покидали его ни на мгновение: он постоянно дрожал и не мог оставаться один. Спустя три недели после прихода в Аффингтон он умер.

Естественно, эти рассказы потрясли аффингтонцев, но более всех — Брейвиса. Он, а с ним еще шестеро, решили пренебречь распоряжением Медлара не покидать обитель и самим отправиться на разведку в разных направлениях. Они договорились вернуться в конце сентября и представить Медлару полный отчет о том, что, собственно, происходит. Больше ни о ком из них, за исключением одного, никто ничего не слышал. Этим единственным оказался все тот же Брейвис...

Однако еще до возвращения Брейвиса и до того, как в Аффингтоне осознали наконец всю серьезность опасности нашествия грайков, в обитель пришли два странника, и появление их имело последствия, которых в то время никто не мог предвидеть.

Как явствовало из рассказа Спиндла, они назвались вымышленными именами, и ни о чем не подозревавшие аффингтонцы, всегда готовые принять всякого, кто хотел поделиться впечатлениями о внешнем мире, встретили их со свойственным им радушием. Впоследствии историки утверждали, будто в момент их появления Поющий Камень издавал громкие предупреждающие звуки, хотя Спиндл такого не упомнил. Однако, возможно, так оно и было, поскольку один из пришельцев, Уид, на самом деле оказался шпионом и главным советником предводителей грайков; вторая же, Сликит, — самой коварной, пронырливой и хитрой из всех особ женского пола, которые когда-либо были рождены под землею или на земле.

По их словам, они совершали паломничество и принадлежали к одной из систем к северу от Священных Нор. Глава обители принял их и остался ими весьма доволен. Уид умел писать, хотя и довольно неуклюже; он сказал, что его обучил этому писец из Аффингтона, который жил в их поселении и там скончался. Однако у некоторых летописцев возникли кое-какие сомнения относительно пришельцев. Спиндл сам слышал, как они говорили, что стиль Уида им подозрителен: в нем встречаются отклонения от принятых норм и странные непонятные выражения. Не будучи сам летописцем, Спиндл не мог точно объяснить, в чем они заключались, хотя однажды, когда ему по роду обязанностей попался текст, нацарапанный Уидом, он сам обратил внимание на жесткость стиля и почерк с непривычным левым наклоном — чем-то похожим на Звук Устрашения повеяло тогда на Спиндла от того листа.

Из этих двоих ведущую роль несомненно играл тот, кого они знали под именем Уида. Внешность у него была самая заурядная, рост небольшой, мех слежавшийся и клочковатый. Вытянутое рыльце было чуть искривлено влево, отчего говорившему с ним казалось, будто он постоянно оглядывается через плечо. Он был улыбчив, и его глаза глядели вроде бы по-доброму; лишь заставший его врасплох — а это случалось крайне редко, в тот момент, когда он полагал, что за ним никто не наблюдает, — заметил бы, что эти глаза темны и холодны, как осколки базальта. И еще за ним подметили любопытную особенность: он поглощал червяка без единого звука — без хруста, без причмокивания, абсолютно бесшумно. Просто в какой-то момент червяк — розовый и аппетитный — исчезал, словно его и не было.

Однако самым тревожащим в отношении Уида, на что все сразу обратили внимание, был тот факт, что его обаянию не могли противиться даже те, кому он был, по существу, неприятен и подозрителен. Его глаза, как бы холодны они ни были, светились умом и насмешкой; он был находчив, с ним было интересно; казалось, он всегда угадывал чужие мысли и соображал в десять раз быстрее, чем любой другой.

Когда Уйду хотелось заставить кого-нибудь разговориться — а Уид, это было очевидно, интересовался любой информацией, будь то факты, сплетни или слухи, — он обычно произносил как-то врастяжку:

— Да-а? — После чего оказывалось просто невозможно удержаться и не рассказать ему все до конца.

— А вот здесь что? Нижний выход на поверхность, да-а? — бывало спрашивал он, поскольку с самого начала обнаружил живейший интерес к структуре Священных Нор. Уид желал знать расположение всех входов и выходов; не стань писцы под началом Медлара столь далекими от всех мирских дел, они без труда распознали бы, что за этим интересом скрыт элементарный шпионаж.

— Да-а?

— Совершенно верно, — обычно говорили ему, — а это вот боковой тоннель, а это — средне-нижний, и так далее.

Когда же наивный крот, полагая, что все объяснил, замолкал, Уид снова произносил свое «да-а?» — и бедняга выжимал из себя еще какие-то дополнительные сведения — только ради того, чтобы прервать ставшее почему-то невыносимым молчание и чтобы этот Уид отвел наконец от него свой, казалось бы, добрый взгляд.

Совершенно иной нрав был у Сликит. Само ее появление в Священных Норах вызвало легкое смятение. Прежде, однако, уже бывали случаи, когда особам женского пола, сопровождаемым мужчинами, разрешалось жить в гостевом комплексе и с соизволения главы обители даже осматривать прочие помещения, а также присутствовать на общих собраниях.

Гладкий, блестящий мех Сликит, ее горделивые манеры и неприятный холодок в голосе отпугивали от нее других кротих, между тем как пораженные ее элегантностью кроты в ее присутствии либо лишались дара речи, либо тенью следовали за нею, стремясь предупредить любое ее желание. Будь они более наблюдательны, они непременно подметили бы то, что она так тщательно пыталась скрыть,— странную смесь холодности и неуверенности в себе. Она была несомненно умна и остра на язык, так что кроты научились в ее присутствии высказываться с особой осторожностью.

Об ее истинной роли как члена тайного отряда грай-ков-соглядатаев, тайных агентов и шпионов тогда никто не подозревал. Между тем летописцы — за малым исключением, — введенные в заблуждение ее наружностью и явным интересом к их занятиям, наперебой рассказывали ей о том, как и над чем они работают. Она же отлично сумела скрыть истинную причину своей заинтересованности — желание дополнить сведения Уида информацией об имеющихся текстах, местах их хранения и внутреннем распорядке обители.

Вскоре стало очевидным, что всюду, где бы она ни появлялась, немедленно начинались споры и раздоры, особенно среди писцов, давших обет безбрачия. Наибольший эффект она оказывала на