встрепенуться. В тщетной попытке унять громкий плач она принялась укачивать дитя, в испуге поглядывая на дверь. Она металась от стены к стене, с опаской глядя на висящий топор. Горн кричал всё громче, крики заполонили округу. Подвешенные над кроватью колокольчики неистово метались, суля лишь горе и страдания. Укутав дочь потеплее и облачившись в тёплый плащ со шкурой лисы, женщина бросилась к двери, как неожиданно на порог вбежал запыхавшийся мужчина. Глаза его сверкали страхом, волосы прилипли ко лбу, доспехи измараны, а с топора стекала кровь.

— Оли! Что происходит? На нас напали?

Женщина качала ребенка, с ужасом глядя, как муж носится по дому, натягивая доспехи и срывая со стены топор.

— Оли, ответь мне! — прокричала она, хватая его за руку. Он дёрнулся и сжал её лицо в ладонях:

— Нас предали, Рота.

Она отшатнулась и крепче прижала к себе дитя, надеясь унять плач. Глаза то и дело боязливо смотрели на улицу, где мерцали огни, слышались крики и брань. Слишком близко.

— Вам надо выбираться, Рота, — заткнув за её пояс меч и кинжал, Оли повёл жену прочь из дома к пристройке, где лошадь билась в истерике. — Уходи и не возвращайся. Найди помощь в Виндерхольме, предупреди их об опасности, слышишь?

Он запрягал лошадь и хотел усадить жену, но она вырвалась.

— Я не уйду без тебя, — Рота вцепилась ногтями в его наручи, не думая отпускать.

Пронзительный крик раздался прямо за спиной мужчины: горящий заживо нёсся вперёд, не разбирая дороги. Дома возле берега уже пылали, плач женщин и мольбы звучали со всех сторон, резня волнами подкатывалась всё ближе и ближе, лишая надежды на побег Знамёна с орлами развеивались на ветру подобно ожившему кошмару: их не должно быть здесь, не должно.

— Прошу, — прошептала Рота, потянув мужа за собой. — Ты не станешь предателем, если поспешишь за помощью, предупредишь. Они должны знать, кто всё это учинил, Оли. Прошу!

Трупы валялись всюду, кровь окропила девственный снег, а пылающие знамёна волков затмевали багряные орлы. Сбежать с поля боя — удел труса, что не достоин жить, но слабая жена, едва родившая дитя, не справится одна и сгинет в снегах. Ему всего лишь надо добраться до Одинокой башни, а там им помогут, конунг не оставит в беде.

Не говоря ни слова, Оли усадил жену на лошадь и забрался следом, отправляясь в лес. Он не заметил погони.

Глава 4

Снежинки щекотали веки, обжигающе тая на коже. Там, где-то в вышине, наверняка парил Ауствин, не ведая запретов и правил. Пальцы совсем окоченели, мороз пробрался за воротник мехового жилета, а с губы змеилась кровь. Сапоги промокли, штаны изрезаны после встречи с мечом Лив. Под наручами наверняка снова будут расцветать размытыми пятнами синяки. Голова раскалывалась, боли наступали волнами, бросая то в жар, то в холод, но научилась справляться: сжимала амулет в ладони, заставляя разогретый металл впиться ожогом в кожу — мучительно, однако только так можно было остаться в сознании и не упасть в обморок. Сейд изводил меня, но отец упорно игнорировал все слова, заставляя пить отвар от «простуды», приготовленный Тьодбьёрг. Выпив однажды, поняла, что это не более чем обезболивающее, после которого становилось только хуже, а по ночам мучили кошмары, забывающиеся под утро. Поэтому отвар приходилось украдкой выливать и вырабатывать дурную привычку — терпеть.

Запрет на общение с Тьодбьёрг по-прежнему был в силе, а Эймунд словно исчез: сколько бы не вглядывалась и не гналась за поблекшими зелёными плащами, натыкалась на неудачу. Желание разобраться со смыслом снов и понять, почему мне виделись таинственные Оли и Рота, изводило. В окружении и среди соседей таких имён точно не звучало, а знамёна клана Орлов предупреждали, что трагедия случилась в далёком прошлом и я никак не могу изменить судьбы несчастных, но всё же было тревожно: каждый раз кошмар обрывался на одном и том же месте, не позволяя узнать дальнейшую историю семьи. Единственной, с кем можно было поделиться мыслями, была Этна, но, услышав рассказ, она побледнела и попросила молиться Фрейи о заступничестве. Она явно что-то скрывала, заставляя мучаться любопытством, которое мог понять только брат.

С отъезда Вальгарда прошло четыре месяца — слишком мало. Дом стал без него пустым, а отец и вовсе перестал со мной разговаривать, оставляя на попечение Этне. Он знал, что я не рискну пойти против его воли и не буду рисковать жизнью питомцев. Только они и дарили покой в месте, что должно считаться родной пристанью — той, где тебя всегда ждут, любят и готовы поддержать. Верила в лучшее, доверяла словам Рефила и Этны, что отец всё же любит меня, но глубокая пропасть непонимания и отторжения развернулась уже давно, в чём пришлось убедиться, когда он забыл о дне моего рождения. Вальгард напомнил бы, попросил бы тир сварить вкусный ужин, а затем мы вместе бы уплетали лифсе с морошкой и брусникой, глядя на зимнее звёздное небо. Вместо этого со мной была Этна, гладящая Кётр, и Ауствин, что лакомился угощением.

— Вставай, замёрзнешь же, — звонкий голос Лив нарушил поток самобичеваний. — Давай ещё пару раз поборемся, а затем отпросимся — скоро начнёт темнеть.

Сигрид не отказалась от намерений обучать меня и со всей душой подошла к роли ненавистной наставницы. Идэ лишь пакостничала, давала мелкие указания и хихикала с оплошностей, хваля собственных дочерей. Сигрид же измывалась и надо мной, и над Лив.

Большинство жителей старались использовать отведённый участок земли предельно, строя дом, загон для животных, небольшой амбар с погребом для припасов, а если повезёт, то старались вместить ещё и сауну. Семья Сигрид не была исключением, поэтому наши тренировки проходили на площадках близ бараков под надзором самой воительницы или Рефила, который указывал на недочёты и давал советы. Зачастую он становился голосом рассудка, сдерживающим нрав Бешеной.

Пробежка с привязанными к ногам грузами, прыжки через завалы и лазанье под узкими проходами сменялись стрельбой из лука, чья тетива прорезала через перчатки. Месяц Торри выдался сильно морозным и снежным, а потому Сигрид достала лыжи и отправила нас в лес, обучая скольжению по склонам. Я падала, катилась кубарем с возвышенностей, стирая руки в кровь, Лив же держалась молодцом, походя на истинную Скади. Но Сигрид, видя её успехи, лишь кричала, что этого недостаточно, а в последний раз, когда Бьёрнсон, дрожа от холода, трижды промахнулась стреляя из лука, мать и вовсе придумала ей извращённое наказание: она забрала у дочери всю её обувь и