– Оставайся, мне-то что? – неуверенно пожала она плечами.

И села в машину.

– Сегодня, на нашем месте...

Только это и успел сказать ей Марк Илларионович, прежде чем она закрыла за собой дверцу.

Лейтенант Тараскин смотрел на Панфилова со смешением чувств во взгляде. Он вроде бы и с одобрением относился к нему, но в то же время и осуждал.

– Горничная во всем созналась, – сказал он. – Не могла она слышать шаги в кабинете. И окно можно открыть только изнутри... А лестницу она сама приставила. И на подоконнике след от ботинка сама оставила. И ботинок нашли, и деньги...

– Сколько? – равнодушно спросил Марк Илларионович.

Ему интересно было знать, что произошло в доме Максютовых, но в данный момент он мог думать только о предстоящей встрече с Настей. Он почти не сомневался в том, что она придет на свидание с ним. Даже на старом месте побывал. От плакучей ивы, правда, остался только пенек, поросший кустарником. Но, как и прежде, по вечерам там должно быть тихо и свободно. Еще он проехал несколько раз мимо дома ее родителей. И увидел ее отца. Евгений Андреевич совсем старый, но ходит бодро. Екатерину Михайловну он не увидел, но главное, что у Насти есть повод отлучиться в родительский дом, а оттуда до заветного места у озера рукой подать... Сегодня он встречается с Настей. Все остальное для него не существовало.

– Двадцать четыре тысячи евро и бриллиантовое колье.

– Неплохо... А сейф как она открыла? Там же кодовый замок.

– Очень просто. Код очень давно не менялся, да и не сложный он, всего пять цифр, все разные. Пять кнопок использовалось, краска на них слегка подтерта пальцами...

– Сообразительность плюс метод научного тыка?

– Вот-вот...

– А может, она все-таки знала код?

– Откуда?

– Не знаю... Не видел я эту горничную, не могу сказать, симпатичная она или так себе?

– Симпатичная. Даже очень. А что?

– Да так... Может, хозяин дома с ней крутил... Это я так, просто в голову пришло. Досужие мысли не совсем досужего человека...

– Хозяин дома покончил жизнь самоубийством.

– Да, я слышал... А вы, кажется, расследовали это дело.

– Что там расследовать? Самоубийство.

– Провалился под лед.

– Если точней, нырнул в прорубь.

– Моржеванием занимался?

– Нет, в одежде нырнул...

– Может, столкнул кто?

– Нет, у него не было врагов.

– Кто вам такое сказал? Если он бизнесом занимался, то у него не могло не быть врагов.

– Не занимался он ничем.

– То есть как?

– Акции у него в нескольких доходных компаниях, он их в доверительное управление отдал. Ну, может, знаете, есть специальные управляющие компании...

– Знаю. Пакеты какие?

– Не понял.

– Пакеты акций какие, спрашиваю?

– А какими они могут быть?

– Контрольными, блокирующими или просто миноритарными...

– Какими-какими?

– Проехали...

Панфилову совсем не улыбалось проводить экономический ликбез.

– Бывает, из-за акций тоже убивают, – сказал он. – Если кто-то хочет к рукам их прибрать... Кто-то влияние за счет них расширить хочет, не обязательно конкурент... А еще акции вместе с наследством можно хапнуть... Кто унаследовал активы покойного?

– Ну, жена...

– Какая? Первая, вторая, третья...

– Законная. Алла Сергеевна... Ну, в права она еще не вступила, но дело решенное... А детям его треть от наследства досталась... А вы думаете, это жена могла его в прорубь столкнуть?

– Не берусь судить. Не знаю, где прорубь была... Знаю только, что озеро у них под боком...

– Да, озеро у них рядом. Возле своего дома он в прорубь и сиганул... Алла Сергеевна говорила, что он в последнее время был сам не свой, говорила, что в депрессию впал...

– Язык у нее без костей, сказать она все, что угодно, может...

– Ну, если уж на то пошло, то можно сына его в убийстве обвинить.

– Я слышал, сын в Сорбонне учится.

– Учился. Сейчас у него что-то вроде академического отпуска. В Москве он сейчас...

– Алиби у него есть?

– Не выясняли. Ясно же, что самоубийство.

Марк Илларионович внимательно посмотрел на Тараскина. Или делает вид, что ему все ясно, или действительно убежден в том. Скорее первое... Парень молодой, а Максютова даром что стервозная. Натура у нее чувственная, умеет она любить горячо, если это ей выгодно...

– Ну, ясно так ясно. На нет и суда нет...

Панфилов не был заинтересован в том, чтобы выгораживать богатую вдову. Просто ему совсем не хотелось вникать в дело, по которому никто не требовал у него отчета. Так, ради интереса поговорил о нем, пора и честь знать.

Он уже думал, что разговор закончен. Но Тараскин подбросил в погасшую было топку заминированное поленце.

– А на Аллу Сергеевну вы, товарищ капитан, напрасно наехали, – предостерегающе нахмурил он брови.

– Это уже интересно, – вскинулся Панфилов. – А если натура у меня такая, ненавижу, когда мне хамят?

– Чем она вам нахамила? Вы сами набросились на нее. За то, что не вас, а нас она вызвала на происшествие...

– Ну, погорячился немного...

– Она мне сразу позвонила, я как раз дежурил... О вас не подумала.

– Вас она знала лично, товарищ лейтенант?

– Да. А что тут такого? Я же работал с ней, по делу мужа...

– Ничего такого. Баба она красивая, не вопрос...

– Может, вас это и заело?

– Я не понял, мы что, выяснять сейчас будем, что да как?

– Скорее всего, будем. Но не сейчас. Назначат служебное расследование, возможно, мне придется его вести...

– Рапорт напишете? Или она сама будет жаловаться?

– Плохо вы меня знаете, если думаете, что я своего могу сдать... Сама будет жаловаться. Ну, а я все видел и слышал... Напрасно вы ее сукой назвали.

– А как она меня назвала?

– Плебей, кажется.

– По-вашему, я должен был стерпеть?

– Если по-моему, то да.

– Я не плебей, лейтенант.

– Но и не патриций... Патриции в милиции не работают...

– Плебей – это прежде всего оскорбление.