пить, когда враг уже разгромлен. Чеканила шаг пехота, так что только искры из-под сапог летели. Здоровые, сытые, каркающие на своем языке. Одетые в пропыленные фельдграу, на головах — похожие на средневековые шлемы каски, рукава закатаны, на боку — ранцы и тубусы противогазов, на плечах — карабины, иногда автоматы. Сопровождали эту поступь переливистые мелодии губных фрицевских гармошек, без которых не обходилась ни одна колонна. Вообще, с трудом верилось, что это живые люди, а не какая-то нечистая сила.

Бронетранспортеры, танки, мотоциклы. И как апофеоз потустороннего абсурда — по селу строем проехало подразделение велосипедистов.

Конца и края не было этим колоннам. И возникла предательская мысль: «Такую силу не остановить ничем».

От одной из колонн отделились трое немецких военнослужащих и направились в нашу сторону. У меня заныло внутри. Никогда я так не боялся. Эта железная поступь несокрушимых батальонов, готовая раздавить всех, вогнала меня в ступор. Я ощущал себя букашкой, которую, судя по всему, сейчас и раздавят. Многого не надо — одного выстрела хватит за глаза.

Долговязый «фриц» оглядел меня и спросил на польском, почти без акцента:

— Кто хозяин дома?

Выскочила хозяйка и испуганно заверещала:

— Я хозяйка! Я! Ничего нет в доме! Никого нет!

Немец внимательно посмотрел на набирающего вес кабанчика в загоне. Быстро скинул с плеча карабин. Одним выстрелом уложил несчастную и не знавшую до того горя зверюгу. А его сопровождающие положили бренное свинячье тело на плащ-палатку и поволокли в сторону, весело переговариваясь и демонстративно похрюкивая.

Соседка чуть не грохнулась в обморок, а потом, растеряв испуг, отчаянно завопила:

— Что же вы творите, аспиды?! Как нам теперь жить? По миру пустили!

«Фриц» только равнодушно пожал плечами. Вытащил из сумки квитанцию, которую заполнил химическим карандашом, и сообщил:

— Следом идут тыловики. По квитанции получите у них девятьсот рублей.

И небрежно бросил бумажку на землю — так обычно подают нищим, которым демонстрируют презрение.

Понятное дело, денег соседка никаких не увидела, равно как и тыловиков. Будучи по природе настырной, пыталась досаждать коменданту и угомонилась, только когда тот пообещал ее расстрелять за саботаж. Но это все будет потом.

А пока в селе немцы по отработанной на всех оккупированных территориях тактике начали устанавливать местную власть.

На въезде в село в тот же день установили пропускной пункт фельджандармерии. Быстро соорудили шлагбаум, укрытие, поставили пулемет.

Еще через день возник пузатый самодовольный немец в сопровождении нескольких солдат. Была еще группа гражданских, одетых разношерстно: в костюмы, гимнастерки, френчи. Их роднило одно — повязки на рукавах. Они назвались народной украинской милицией и стали методично ходить по домам, сгонять селян на сход. Так что вскоре вся площадь, даже с учетом того, что многие успели сбежать из села, была переполнена народом.

Пузатый немец взгромоздился на телегу. Начал бормотать что-то по-своему. Переводил дистрофичного вида усатый тип с повязкой — из тех самых «милиционеров».

До нас довели, что теперь в Бортничах и Вяльцах вся власть у районной немецкой комендатуры, а пузатый немец и есть тот самый комендант, который отныне царь и бог для нас. Кто связан с советскими органами власти, а также советские военнослужащие подлежат аресту или уничтожению. Поскольку Германия свято уважает волю простого народа, натерпевшегося от большевиков, то дает возможность от щедрот своих нам самим избрать старосту. Это такой человек, который будет отвечать за все: за сельхозработы, за порядок, за сохранность имущества. И в любой момент с него немцы спросят.

Народ сначала угрюмо молчал. А потом увлекся выборами старосты. Кто поумнее, отбрыкивался от такой чести. Кого подурнее назначать смысла не было. Тем более кандидат должен быть обиженным на советскую власть.

Нашли в результате единоличника, мужика работящего, в деревне уважаемого. Того аж било нервной дрожью, когда он давал согласие. При этом рыскал затравленно глазами, будто пытался найти щель, куда забиться.

По окончании выборов комендант объявил, что главное — это орднунг, то есть, по-простому, порядок. Кто соблюдает орднунг, будет жить сыто и пользоваться всеми благами, которая принесла на эту дикую землю развитая немецкая цивилизация. Кто не чтит орднунг — будет наказан, а то и расстрелян. Потому что орднунг превыше всего, а человек ценен лишь тогда, когда он часть этого орднунга. В общем, этот персонаж любил пофилософствовать.

А напоследок немец «поднял» новоизбранному старосте настроение:

— Имущество колхоза не растаскивать. За воровство — расстрел. За то, что староста не уберег, — расстрел.

— За все расстрел, — буркнул кто-то в толпе.

Комендант выжидательно посмотрел на переводчика. Тот перевел. Комендант радостно закивал:

— Йа, йа! За все расстрел!

Потом немцы с «милиционерами» пошли по домам. Искали коммунистов и евреев. Забрали начальника ремонтных мастерских Лаэрсона вместе с семьей, при этом нещадно избили. Больше их никто не видел.

Коммунисты все успели уйти из села. А на комсомольцев махнули рукой, староста заступился, мол, молодые, глупые и подневольные. Значок с Лениным носили? Так прикажи — значок с Гитлером прицепят.

Вот так и начался новый порядок.

Сама «милиция» долго не просуществовала. Что-то у немцев с ними не заладилось. Часть из нее где-то через месяц разоружили. А часть перекрасили в полицаи.

Как ни странно, жизнь немножко вошла в какую-то устойчивую колею. Поскольку колхозный кузнец сбежал из села, то хозяйства остались без столь ценного специалиста. Староста уговорил меня снова взяться за семейное дело. Мне вернули кузню, где я работал с утра до вечера.

Конечно, больше всего мне хотелось смыться из села и уйти в леса, где формировался партизанский отряд. Но командир отряда, он же уполномоченный НКГБ, так хорошо знакомый мне Логачев, передал записочку, чтобы я оставался на месте. Включен в подполье как связной. Инструкции поступят позже.

Идея жить в самом логове, где с одной стороны комендатура, с другой — полицаи, мне совсем не улыбалась. Но против комсомольского задания не попрешь. Надо — значит надо.

Тем более как кузнец я мог выбираться из села — отвозить свою продукцию в город, ездить за сырьем и необходимым оборудованием. Даже подмастерье мне дали. Так что передавали мне записочки наши люди, внедрившиеся в качестве персонала в различные учреждения. Я передавал их людям из леса. Или сам нырял в лес. По-разному бывало. Напоминало мне все это то, чем я уже занимался при поляках. Но сейчас было все гораздо жестче. И гораздо опаснее. Немцы цацкаться не будут. А как они умеют пытать и казнить — об этом были все наслышаны.

Но пока эксцессов не было. Селяне нас, комсомольцев и активистов, кто отличился при