дополнение к нанесенному ущербу, вину, которую должны испытывать их палачи. Вместо своих мучителей, которые избавлены от угрызений совести и освобождены от необходимости исправлять причиненные ими злодеяния, жертвы должны искупить свою вину. В свою очередь, бывшие жертвы - выжившие в любом виде - не стесняются превращаться в палачей и проецировать на тех, кто слабее их, тот ужас, который они когда-то пережили, воспроизводя тем самым иногда, и в чрезмерной степени, логику, которая руководила их собственным уничтожением.

Во всяком случае, соблазн исключения и его следствие, иммунитет, витают повсюду. Как мы смогли переломить саму демократию и даже уйти от нее? Как стало возможным использовать и конфисковать, в случае необходимости, это беспредельное социальное, экономическое и символическое насилие, институционализировать его и направить против "великого врага" - любого, неважно кого, - которого мы должны уничтожить любой ценой? Там, где слияние капитализма и анимизма больше не подвергается сомнению, переплетение трагического и политического становится нормой. Вот вопрос, который не перестает ставить наша эпоха - эпоха инверсии демократии.

Практически повсеместно речь идет о приостановке, ограничении или просто отмене конституции, закона, прав, общественных свобод, гражданства, всевозможных защит и гарантий, которые до недавнего времени считались само собой разумеющимися. Большинство современных войн, не говоря уже о связанных с ними формах террора, направлены не только на признание, но и на конституирование мира вне отношений. Процесс выхода из демократии и приостановки действия прав, конституций и свобод, независимо от того, считается ли он временным или нет, парадоксально оправдывается необходимостью защиты этих самых законов, свобод и конституций. А вместе с выходом и приостановкой приходит огораживание, то есть всевозможные стены, заборы с колючей проволокой, лагеря и туннели, слушания в камерах, как будто, действительно, навсегда покончено с определенным порядком вещей, определенным порядком жизни, определенным воображением общего в городе будущего.

В некоторых отношениях вопрос, который мы поднимали вчера, - это именно тот вопрос, который мы должны поставить сегодня заново. Это вопрос о том, возможно ли было, возможно ли и будет ли вообще возможно, чтобы мы встречали другого иначе, чем в качестве объекта, который просто находится рядом, на расстоянии вытянутой руки. Может ли быть что-то, что связывает нас с другими, с кем мы можем заявить, что мы вместе? Какие формы может принимать это заявление? Возможна ли другая политика мира, политика, которая уже не обязательно опирается на различие или несхожесть, но вместо этого на определенную идею родства и общности? Не обречены ли мы жить в от- ношении друг к другу, иногда в одном и том же пространстве?

Благодаря этой структурной близости больше нет никакого "снаружи", которое можно было бы противопоставить "внутри", никакого "в другом месте", которое можно было бы противопоставить "здесь", никакой "близости", которая могла бы противопоставить себя "удаленности". Нельзя "освящать" свой дом, разжигая хаос и смерть вдали, в домах других людей. Рано или поздно дома придется пожинать то, что посеял за границей. Санктуаризация может быть только взаимной. Чтобы достичь этого, нам придется осмыслить демократию не только как сопоставление сингулярностей, но и как упрощенную идеологию интеграции. Кроме того, грядущая демократия будет опираться на четкое разграничение между "всеобщим" и "общим". Универсальное подразумевает включение в некую уже созданную вещь или сущность, в то время как общее предполагает отношения сопричастности и совместного использования - идею мира, который является единственным, который у нас есть, и который, чтобы быть устойчивым, должен быть общим для всех, кто имеет на него право, всех видов вместе взятых. Для того чтобы это совместное использование стало возможным и чтобы возникла планетарная демократия, демократия видов, требование справедливости и возмещения ущерба неизбежно. Эти масштабные мутации, как мы должны понимать, глубоко затрагивают отношения между демократией, памятью и идеей будущего, которое могло бы разделить все человечество. Теперь, говоря о "человечестве в целом", следует также признать, что в своем рассеянии это человечество сегодня напоминает маску морга - нечто, остаток, что угодно, но не вполне узнаваемую фигуру, лицо или тело в эпоху роения, разрастания и прививания всего ко всему остальному. Действительно, больше нельзя сказать, что существует какая-то вещь. Но было ли это полуживое и полулежащее "нечто" когда-либо до нас, кроме как в виде экстравагантной туши - в лучшем случае, одновременно элементарной, изначальной и безоговорочной борьбы за спасение от пыли? Время далеко от разумного, и ничто не гарантирует нам, что оно когда-нибудь снова станет таким, по крайней мере, в ближайшей перспективе. Вдобавок к потребности в тайнах и возвращению крестового духа, наше время - скорее время параноидальных настроений, истерического насилия и процедур уничтожения всех тех, кого демократия сочтет врагами государства.

 

Глава 2. Общество вражды

 

Возможно, так было всегда. Возможно, демократии всегда были сообществами собратьев, а значит - как я утверждал в предыдущей главе - обществами разделения. Возможно, в них всегда были рабы - люди, которые, так или иначе, считаются принадлежащими иностранцу, членами избыточного населения, нежелательными, от которых надеются избавиться, и которых, таким образом, нужно оставить "полностью или частично без прав".

В равной степени возможно, что никакой "универсальной демократии человечества" никогда не существовало "нигде на земле" и что, поскольку Земля разделена на государства, именно внутри таких государств и пытаются реализовать демократию, то есть, в последней инстанции, такую государственную политику, которая, четко отделяя своих граждан - этих сограждан - от других людей, держит на расстоянии всех этих не сограждан. На данный момент достаточно повторить следующее: современная эпоха - это, несомненно, эпоха разделения, движения ненависти, вражды и, прежде всего, борьбы с врагом. Следовательно, либеральные демократии - и без того значительно истощенные силами капитала, технологий и милитаризма - теперь втягиваются в колоссальный процесс инверсии.

 

Ужасающий объект

Кто бы ни говорил о "движении", он обязательно подразумевает приведение в движение некоего драйва, который, даже если он нечист, состоит из фундаментальной энергии. Эта энергия, сознательно или нет, направляется на осуществление желания, в идеале - главного желания. Это главное желание - одновременно составляющее поле имманентности и сила, состоящая из множеств, - неизменно имеет один или несколько объектов в качестве точки фиксации. Вчера для таких объектов были излюбленными названиями "негр" и "еврей". Сегодня негры и евреи известны под другими именами: Ислам, мусульманин, араб, иностранец, иммигрант, беженец, незваный гость, и это лишь некоторые из них.

Желание (господское или иное) - это еще и то движение, благодаря которому субъект, со всех сторон охваченный специфической фантазией (о всевластии, уничтожении, разрушении или преследовании - неважно), иногда стремится обернуться к самому